только по рассказам знал, что тот живет в большом городе, там, где лисы и волки теснятся вперемешку с людьми. И работал дед — вот стыдобища! — на железной дороге. В депо. За зарплату работал, не вредительствовал, и поперек людей идти не помышлял. Что это за жизнь, спрашивается? Нет уж. Лучше — как здесь.

Простота мира потрескалась, когда Брант встретил свою истинную. Бывал на смотринах и у рыжих, и у красно-серых, и у коричневых, и у песочных. Ни к кому сердце не лежало, даже намека на притяжение не случилось. Накрыло внезапно, в штабе — как гром с неба грянул. Брант увидел заезжую городскую красотку, доставившую кипы листовок, сначала ощетинился, потом неумело заигрывать начал. Ждал, что получит от ворот поворот, но лисица неожиданно снизошла — потянуло их друг к другу, как подкову к магниту.

Ильзе оказалась аристократкой. Чистокровной кремовой красавицей, с угольно-черным ремнем по хребту. Брант на такое сокровище надышаться не мог, под лапы стелился, угождал. Ильзе и на двух ногах на сельчанок была не похожа: голубоглазая, светловолосая, с тонкой костью, без привычной кряжистости. Брант сам себе на её фоне казался слишком темным, неповоротливым, неуклюжим. Как будто медведь, а не лис, честное слово.

Месяц миловались: лис лисице мышей ловил, Брант тонул в водовороте ласк и поцелуев. Когда первая горячка схлынула, он осмелился заговорить, строя планы.

— Где ты хочешь жить? У моих родителей или вернемся в твой город?

— В город мне хода нет. Я в розыске.

— Тогда у моих?

— Наверное. Ты же там живешь в дни безделья? Я тоже вступила в отряд. Я — снайпер. Буду вашей огневой поддержкой.

Пришлось освободить еще одну полку в погребе — для снайперской винтовки. Бранта такое соседство смущало. Война — дело альф. Альф всегда рождается больше. Природа знает, что смерть заберет избыток. Выживших хватит, чтобы зачать новых детей. Лисица может выносить и родить ребенка. Щедрый дар богов надо хранить и оберегать, а не подставлять под пули.

Робкие возражения Ильзе не слушала. Осекла Бранта напоминанием: «Нет у нас еще никаких детей. Может, и не будет. Зачем заранее трястись?» Так и зажили. Вместе воевали, вместе пропалывали огород, уединялись на сеновале, потом, превратившись и вытряхивая солому из шкур, охотились в лесу на кроликов и относили дары на алтарь Камула. Славить Хлебодарную Ильзе категорически запретила. Фыркала, когда матушка ставила тесто перед Сретением, а День Преломления Хлеба ценила только за возможность безнаказанно совершать теракты среди толпы.

В этот праздник возле часовен и храмов всегда устраивались театрализованные представления. Хлебодарная в белых одеждах выносила к столу горячий пирог, а следующие за ней волчицы и лисицы расставляли по скатерти тарелки с печеньем и пряниками. Камул, сопровождаемый стаей альф, подходил к пирогу, пробовал отрезанный ломоть, рассыпался в благодарностях. Охоту отступников только озвучивали — и Камул, и Хлебодарная начинали оглядываться, услышав вой и трубный голос умирающего оленя. Слова проклятья падали громко и веско: «Вы, альфы, не смогли удержаться и вкусили крови в час нашей трапезы. Да исполнится воля моя: пусть хлеб встанет вам поперек горла во веки веков. Каждый ломоть обернется куском прогоревшего угля, крошки — золой». После паузы раздавался голос Камула: «Пожалей тех, кто не согрешил и пришел сюда для охраны своих избранниц». И — веско, на всю площадь — ответ Хлебодарной: «Те, кто любят всем сердцем, примут выпечку из рук супруги или нареченной, не познают горечи и не забудут вкус хлеба».

Ильзе никогда не пекла, и вообще готовила скверно, и Брант, как и в детстве и в отрочестве, ел матушкин хлеб. Он любой хлеб ел, не тревожась о том, что кусок встанет поперек горла. Было бы побольше! Прожуем!

На второй год Брант обеспокоился. Страсть цвела пышным цветом, а плодов все не было и не было. Он, стесняясь, позвал матушку на разговор. Спросил, можно ли собрать каких-нибудь травок или грибов, и сотворить настой, способствующий зачатию ребенка. Матушка вздохнула, погладила его по плечу, посоветовала чаще молиться Хлебодарной. Носить подношения к двум алтарям, просить о милости и об изгнании нечисти из дома. Брант так и поступил. К Хлебодарной ходил тайком, относил часть добычи из вагонов, но и Камула не забывал — как-то раз поделил пакет сухих макарон пополам, потому что больше ничего не было.

Ильзе затяжелела только на третий год. Молитвы ли помогли, природа ли взяла свое — неважно. Бранта затопила волна счастья, проснулось желание сберегать и охранять. Ильзе его окоротила, от строительства отдельного дома отказалась наотрез. Прямо сказала, что отсиживаться в деревне больше не будет.

— Отдадим ребенка твоим родителям, пусть нянькаются. Я хочу переехать к морю, на базу Огненных. Мне надоело подкладывать взрывчатку под шпалы и воровать крупу. Возле Антанамо мы принесем больше пользы.

— Зачем родителям? — ошеломленно пробормотал Брант. — Это же наш ребенок.

— И что, ты предлагаешь его по базам таскать? — удивилась Ильзе. — Мне не нужна такая обуза.

Сына, родившегося в положенный срок, назвали Айкен. От Бранта он получил стать — крупным родился, такие в сильных альф вырастают, а от Ильзе — роскошную кремовую шкуру. Родители наперебой восхищались внуком: «Красавец, маленький аристократ!» Брант их восторги разделял, но впервые задумался, какая жизнь ждет сына в умирающей деревне. Два десятка дворов, одни и те же оборотни каждый день. Бесконечные соседские свары, травля оступившихся или выделявшихся в общем строю. Во времена детства Бранта четверо подрастающих лисят подстерегали мелкого соседа — хромого чернобурку — и не отпускали его без трепки. Черно-бурого хромушу любили и родители, и дедушка с бабушкой, только сверстники проходу не давали. Он уехал из деревни, едва повзрослев. Поступил учиться, да так и растворился на городских улицах. Брант не испытывал особого стыда за детские шалости — не до смерти били. Его пугала мысль, что Айкен может оказаться на месте хромуши. Слишком видный, приметный. Сверстницы красавцем назовут, когда в возраст войдут. А в детстве толпой запросто отлупцуют за кремовую шкуру.

Ильзе от его сомнений отмахнулась:

— Ты как-то справился, я как-то справилась, и он свою дорогу найдет. А если такой слабак, что от соседей отбиться не сможет, пусть подыхает. Слабаки никому не нужны.

В словах Ильзе была звериная правда. Только Бранту она не нравилась. Он, вроде бы, принимал законы Камула — но для себя, не для сына. За Айкена был готов биться со всем миром, в надежде победить и выиграть исключение. И, таясь, бегал к алтарю Хлебодарной, оставляя мелкие подношения.

Ильзе, едва