Взвод получил приказ подавить огонь неприятеля во что бы то ни стало. Они подбирались к японским батареям среди бела дня, без прикрытия и, по сути, без подготовки. Подорвали склад снарядов, устроенный японцами на позиции, а орудийные и миномётные расчёты вырезали и расстреляли в упор из «пятёрочек» в считаные минуты. Не помогло ни боевое охранение, ни близкое расположение отступивших частей. Японцы просто не успели сообразить, что происходит.

Взвод выполнил задачу, но на отходе попал в окружение — самураи опомнились и спешно, но умело приняли меры. Если бы не подоспела группа поддержки из пехоты, неизвестно, чем дело кончилось. Но половина взвода осталась в приграничной земле. Многие получили Георгиев разных степеней, в том числе и посмертно.

Да, было дело. Только вернулись, переформировались, и вот…

Вызвал комбат, подполковник Осмолов. Рядом сидел ротный, капитан Синицкий. Комбат усадил напротив, посмотрел в глаза:

— Господин поручик, задание вам предстоит архиважное. Знаю, вы только с китайской границы. Знаю, вам положен отдых. Но ситуация требует направить взвод в Чехию. Там могут понадобиться ваши обученные и обстрелянные ребята. Прибудете на место, дадите радиограмму и впредь — дважды в сутки будете освещать обстановку кодированными сообщениями. Для экстренных случаев мы через чехов организуем телефонную связь. Но злоупотреблять ею нельзя, повторяю — это на самый крайний случай. Ну а дальше — по обстановке. Возможно, придётся повоевать. Всё ясно?

— Так точно, выше высокоблагородие, — привстал Саблин.

— Сидите, поручик, — остановил жестом подполковник. — Детали обсудите с непосредственным командиром. — Он посмотрел на Синицкого.

— Слушаюсь, Иннокентий Викторович, — кивнул ротный и подался к Саблину. — Детали обсудим, но вы будьте там внимательны, Иван Ильич. Есть данные, немецкие части стоят у границы…

Шестью днями раньше, глухой ночью Колчак проснулся как от толчка. Комната отдыха при кабинете в Кремле, где премьер ночевал вот уже третьи сутки подряд, вдруг показалась особенно тесной. Настолько тесной, что не хватало воздуха для дыхания.

Негромко тикали ходики на тумбочке.

Адмирал потянулся за стаканом с холодным чаем, сделал глоток. Горький напиток не освежил пересохший рот, лишь связал язык и нёбо.

— Тьфу ты чёрт! — тихо выругался премьер и вытащил из коробки папиросу.

Состояние внутреннего опустошения, почти отчаяния было знакомо ещё по девятнадцатому году. Вспомнился Омск, середина октября. На фронте затишье после сентябрьских побед, но именно тогда Александр Васильевич понял: все усилия идут прахом. Опереться не на кого, во главе войск амбициозные недальновидные дураки, поставившие единоличную славу спасителей Отечества превыше общего дела, а сами войска раздроблены, обескровлены — ни резервов, ни патронов.

А главное, утрачен боевой дух. Тот единый порыв, что вёл солдат и офицеров в начале наступления, благодаря которому были достигнуты столь значительные успехи, всё рассеялось как пар, выпущенный из паровозного котла. Упал градус борьбы, ушла жажда победы, остались лишь шкурные интересы и одно стремление на всех — драпать подальше от фронта, прихватив по пути как можно больше добра. Разбой, грабёж:, повальное пьянство и кокаинизм.

Тогда тоже стояла глухая ночь. Он лежал без сна на застланной койке. Так же остывал чай в стакане, а душа трепыхалась заполошно, словно воробей в кулаке, и что-то стонало внутри, что-то очень важное, без чего сама жизнь невозможна и закончится непременно, сию же минуту.

Наутро голова была пустой, а тело ватным, непослушным. Но дух жил, и рука сама, нашарив перо и лист бумаги, начертала:

Первое: поднять новое знамя борьбы с большевизмом, и знаменем этим будет низверженный монарх, и он сплотит рассыпающееся и гибнущее Белое движение.

Второе: издать собственные декреты о земле и вольностях, ущемить интересы помещиков, но привлечь свежие народные силы, оттянув их одновременно от большевиков.

Третье: на новых условиях договориться с Антантой.

Золотой запас таял, французы с англичанами заламывали такие цены на оружие и боеприпасы, что оставалось только диву даваться. Но и этого мало, платить придётся по самому высшему счёту: территориями, концессиями на добычу уральских руд, бакинской нефти и сибирского золота. А иначе ту Россию, которую он знал, любил и называл Родиной, не спасти…

Получил он что хотел? Вопрос этот мучил Колчака все двадцать лет, что правил он остатками той великой державы, каковой была Россия когда-то.

Тогда, в девятнадцатом, всё получилось. Более года прошло со дня казни Николая Александровича и его семьи, но томился в Перми великий князь Михаил Александрович. Группа монархистов мастерски провела подмену. Отработали ювелирно — пермские чекисты, если живы, и сейчас уверены, что расстреливали брата Николая II.

За достоверность заплатил жизнью секретарь и друг Михаила — Джонсон. Но жертва не была напрасной: великого князя вывели из-под удара, спрятали в Швейцарских Альпах, вылечили его застарелую язву желудка. В марте семнадцатого великий князь отрёкся от скипетра, но сейчас, после спасения, сделать этого не смог. Новоиспечённый государь император Михаил II вынужден был принять власть.

Всё прочее тоже сладилось, большевистский бунт утопили в крови английскими и французскими танками, пушками и пулемётами. Так добился он того, к чему стремился?

Помощь Маннергейма Юденичу обошлась суверенитетом Финляндии с присоединением к ней Карелии вплоть до Онежского озера и Ладоги. Мало того — получившие призрачную свободу Эстляндская, Лифляндская и Курляндская губернии, образовавшие Союз Прибалтийских Государств, оказались под финским протекторатом. Независимая Польша вернула себе Виленскую губернию, присоединила большую часть Белоруссии и Украины, Восточную Пруссию с Гданьским коридором. И теперь Варшава послушно выполняла директивы из Парижа. Бессарабия стала румынской. Дальний Восток беззастенчиво грабят улыбчивые, благожелательные японцы.

А на просторах родной отчизны… Государь император чудесно устроился в Царском Селе, окружил себя приближёнными — балы, увеселения, неожиданно проснувшаяся страсть к дорогим автомобилям, унаследованная, не иначе, от старшего брата.

Каждое лето ездит на воды под предлогом язвы, хорошо залеченной ещё швейцарцами, и совершенно не желает заниматься политикой. Лишь дело доходит до серьёзных вопросов — дражайший Александр Васильевич, вы наш кормчий! Доверяю вам безоговорочно!

Государственный совет — скопище вельможных старцев, политических импотентов. Брать на себя ответственность трусят отчаянно. Дума же тонет в прениях и дискуссиях — болтуны и краснобаи. Только в Совмине и остались единомышленники. С ними, с Деникиным и Куропаткиным, нести адмиралу бремя управления великой страной, пусть ампутированной, обкусанной по краям злейшими друзьями, но ещё живой и могучей.

Двадцать лет послевоенная Европа старается не замечать гиганта, блокирует инициативы, не допускает к международной политике. Что ж, в истории имеются примеры. Пётр I в своё время уже заставил Запад изумиться, теперь пришло время адмирала Колчака. Потому и трепещет душа, словно воробушек в кулаке. Оттого и назначено совещание на завтрашнее утро. Точнее, уже на сегодняшнее.