Переводя взгляд с одного предмета на другой, Паула вообразила комнату, обставленную этой мебелью. Все это время, пока она, застыв неподвижно, таращила глаза на драгоценную утварь, Уинтроп Тауэр пристально наблюдал за ней. Он уловил в ее взгляде неподдельное восхищение, и это пробудило в нем любопытство.

Хорошенькая, но неопрятная на вид девчонка вдруг, оказывается, была покорена великой красотой, с которой он сам каждый раз расстается с болью, если совершается сделка.

Уинтроп встал, кресло Марии-Антуанетты громко скрипнуло, и девчонка в страхе отпрянула.

– Хочешь посидеть в кресле королевы?

Она, разумеется, испугалась, но не подала виду. Наверное, и с самим дьяволом она бы встретилась так же – с безмятежной улыбочкой на лице.

– Конечно, мне хочется почувствовать себя королевой.

– Вот и наступил этот момент, – произнес самый знаменитый, самый высокооплачиваемый дизайнер Америки Уинтроп Тауэр, обитающий на окраине Лос-Анджелеса, в самом начале длиннющей Мелроуз-авеню специально для того, чтобы богачи ездили к нему на поклон в храм красоты, расположенный возле загазованного скоростного шоссе.

Почему-то он ощущал в этой девчонке душу, родственную ему, исполненную дерзости, граничащей с нахальством, и ему стало вдруг весело. Он рассмеялся и предложил:

– Согрей старинный шелк своей горячей попкой.

Он уже забыл, из какого материала создавал легендарный Пигмалион свою Галатею – из глины, гипса или мрамора. Но ему представился шанс повторить деяние древнего художника, лишь чуть-чуть подправив уже ожившую статуэтку.

Паула же решила, что этот старичок хоть и похотливый, как и все другие, но добрый и тихий, и не станет сразу же ее лапать.

Ей хотелось отдохнуть, отдышаться в прохладе кондиционированного воздуха и рассмотреть те вещи, что ее окружали. Только на мгновение она коснулась джинсами шелковой обивки стула и тотчас же вскочила, будто напоролась на гвоздь. Она не могла себе позволить такое святотатство. Выпрямившись, она обвела взглядом окружающее ее богатство, приводя его в надлежащий порядок созданный ее воображением. Ничего хорошего у нее не получилось – большинство предметов нарушали гармонию, – и она, невольно поморщившись, скользнула обратно к входной двери и вышла на улицу.

Пройдя несколько шагов по раскаленному асфальту, Паула пожалела о своем поспешном бегстве. Вполне возможно, что старичок угостил бы ее холодной кока-колой и сандвичем с сыром и ничего бы не потребовал взамен. Во всяком случае, она всегда успела бы от него удрать.

Уинтроп тоже пожалел по поводу стремительного исчезновения пришелицы. Он даже подошел к двери, приоткрыл ее и выглянул на улицу.

Незнакомка далеко не ушла. Она стояла футах в двадцати, неподвижно, словно ее кроссовки прилипли к асфальту, а ее изящная головка была повернута назад, и изгиб шеи был неповторим…

Разумеется, он не окликнул ее и не подмигнул. Она и так все поняла. Что-то невидимое соединило их и, даже натянувшись до предела, разорваться уже не могло.

Паула вернулась в магазин, вдохнула прохладный воздух с легким ароматом старого дерева. Он будет добр к ней – она уже это поняла, но что дальше? Ему около шестидесяти, он для своего возраста вполне хорошо сохранился, словно его давно держали в засушенном виде меж страниц какого-то древнего фолианта, но явно не способен наяривать ее спереди и сзади всю ночь напролет. Что ему нужно?

Ее удивила искорка в его глазах, не похотливая, а вдохновенная, будто он был под кайфом. Он вперил в нее взгляд, но не так, как другие мужчины, раздевая ее догола глазами. Он словно копался в ее мозгу.

Наконец Уинтроп задал вопрос:

– Что тебе не понравилось в моем магазине? Я же заметил, как ты вертела носом.

– Дадите пятерку, тогда скажу, – нахально ответила она.

– Не продешеви. Подумай, скажи честно и заработаешь сотню. Я не шучу. Ну же, Галатея! – подбодрил он.

Про Галатею Паула знала кое-что из фильма с Одри Хепберн и быстрым своим умишком начала догадываться, какие мысли бродят в голове у старикана. Если она не ошиблась, то это просто сказка. Ей страшно повезло, что она с первого шага уже ступила на лестницу, ведущую наверх.

– А это и вправду ваш магазин? – на всякий случай уточнила она. – И кресло Марии-Антуанетты тоже принадлежит вам? А оно не подделка? И ваша фамилия та, что указана на табличке, – Уинтроп Тауэр?

– Ты закидала меня вопросами, крошка, а для дела будет лучше, если вопросы стану задавать сначала я. Но для начала давай познакомимся. Не сомневайся, я самый настоящий Уинтроп Тауэр, и я владелец всего, что выставлено здесь, и это все подлинники. А кто ты?

– Я Паула Хоуп. Этого вам достаточно? – Она усмехнулась. – И тоже не копия и не подделка, а самая что ни на есть настоящая.

– Вижу.

Такое совершенство невозможно подделать или скопировать. Природа создает его в единственном экземпляре. Как контуры вазы или изгибы спинки кресла – и тут и там он мог уловить промах мастера, но здесь природа действовала без промашек. В ком-то женские формы могли вызвать похоть, но Уинтроп измерял и оценивал Паулу лишь с точки зрения профессионального коллекционера и продавца редкостных вещей. И вот в придачу к совершенным формам у девчонки имеются еще и мозги, повернутые в нужную ему сторону, как он догадался благодаря своей прославленной интуиции.

Он продолжал рассматривать ее, составляя в уме реестр очевидных достоинств и возможных недостатков. Нижняя часть тела, затянутая в потерявшие цвет, вытертые и грязные джинсы, была хороша, но вот с лодыжками, утопающими в растоптанных кроссовках «Рибок», что-то не в порядке. Она больше опирается на правую ногу, не говорит ли это о застарелой травме? От Уинтропа Тауэра, изучавшего много лет ножки стульев разных эпох и стилей, малейшее нарушение гармонии никак не могло укрыться.

Однако, если он хочет добиться от нее искренности, надо как-то ободрить девчонку, может быть, слегка ей польстить.

– Как на твой вкус эти вещи?

Он небрежным жестом обвел пространство, заполненное предметами на миллионы долларов, – овеществленное несметное богатство.

– Как на мой вкус? – переспросила девчонка, чуть сморщив лоб. – Мне кажется, у нас схожие вкусы.

– Вот как? Я рад это слышать.

Отзывы в прессе о своем безупречном вкусе Уинтроп воспринимал столь же равнодушно, как и сообщения об очередном землетрясении где-нибудь в Чили, но комплимент из уст девчонки был ему приятен.

– Все же скажи, если ли здесь все так совершенно, почему ты выбрала вещь, которая мне особенно дорога?

– Вы говорите про это кресло?

– Да, про кресло Марии-Антуанетты.

– Не знаю… Наверное, это глупо, но я почувствовала… Как будто над ним что-то витает… Вроде духа или призрака. И он к себе манит. – Она рассмеялась, словно стыдясь того, что несет чепуху.