Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Погоди, не части. Полторы, говоришь?
– Угу.
– И где же они? – полюбопытствовал Каюк.
Судя по тому, что в камере сделалось тише, к диалогу прислушивался не один Таран. Нечто подобное происходит в птичьей стае, когда один самец начинает поклевывать другого. Сперва не больно, чтобы не спугнуть раньше времени. Кто сказал, что ворон ворону глаз не выклюет? Вы их в тесную клетку посадите, тогда увидите.
– Так где? – нетерпеливо спросил Каюк.
– Откуда мне знать? – занервничал молодой. – Говорю же, ничего я не брал.
– Хочешь сказать, что не видел этих баксов?
– Не видел!
– Никогда? – подсек Каюк.
– Никогда, – подтвердил молодой, не чувствуя подвоха.
Таран повернулся направо, где у обшарпанной стены под высоким окошком велся этот гнилой базар. Молодого ловили на слове, а тюрьма – это такое место, где приходится отвечать за свое любое, самое пустяковое утверждение. Если ты не уверен, что разбираешься, например, какова мощность двигателя «Тойоты» определенной марки, то лучше не спорить, а помалкивать в тряпочку. И так в любом разговоре, даже самом невинном. Каждая фраза может быть воспринята буквально, и тогда держись! Сказать, что плевал на кого-то, все равно что плюнуть. Заявить, что никогда не видел денег, – нагло соврать. А за ложь и к ответу привлечь могут.
Не то чтобы Тарану было жаль лопоухого толстолобика, заглотившего наживку, но Каюк ему активно не нравился, поэтому он неохотно процедил:
– Э, молодой! За делюгу молчи. Имеешь полное право.
– А мы уже не за делюгу, – ощерился Каюк, – мы за баксы, которых Витек никогда в жизни не видел. Я ничего не путаю, Витек? Отвечаешь? Ну, повтори: я никогда в жизни не видел баксов. Громко повтори, чтобы все слыхали.
Совсем запутавшийся Витек открыл было рот.
– Ша! – произнес Таран. – Ну-ка сам повтори, Каюк. Что ты только что сказал?
Физиономия Каюка перекосилась, словно он хлебнул уксусу.
– Ну? – усилил нажим Таран. – Давай. Помнишь, что только что прочирикал? Нет? Тогда напоминаю, ты сказал, что никогда в жизни не видел баксов. Я свидетель. Сам-то ты за базар отвечаешь?
Витек, начавший что-то понимать, прикусил язык. В камере стало тихо. Нехорошая это была тишина, опасливая, выжидательная.
– Не много на себя берешь, Таран? – спросил Каюк, поглядывая на примолкшую братву за столом. – Тут у нас, паря, не богадельня. Ты ничего не попутал?
– Гляди сам ничего не попутай, – предупредил Таран. – А то не заметишь, как на пальме окажешься.
Подразумевались верхние нары, где обитали рядовые, самые бесправные заключенные. Воры никогда не ютились на «пальмах». Для них это было западло.
Услышав намек, Каюк побледнел от злости. А Таран как ни в чем не бывало продолжал:
– Загоню наверх, будешь до скончания века шишки африканские собирать. Вопросы есть? Претензии? Нет? Тогда тема закрыта.
По камере пронесся общий выдох. Каюк метнулся к столу, что-то тихо заговорил, озираясь через синее от наколок плечо. Оловянные глазенки его были переполнены ненавистью. Стальные зубы скрежетали от возмущения.
Таран обвел взглядом камеру. На него старались не смотреть. Кто-то делил таблетки, кто-то зарабатывал сахар тем, что позволял лупить себя по башке миской, кто-то выискивал вшей в швах. А вон еще один зеленый толстолобик учится срезать ногти на ногах лезвием, за что будет наказан, поскольку не подстелил газетку, в которой следовало выбросить мусор. Все по понятиям, каждая оплошность грозит нехорошими последствиями. Так было вчера, позавчера и сто лет назад.
Так будет завтра, послезавтра и много-много лет подряд, а каждый год состоит из трехсот шестидесяти пяти дней, складывающихся из томительных часов, бесконечных минут и лениво ползущих секунд…
Размышления Тарана прервал тихий голос.
– Спасибо, – пробормотал лопоухий Витек, – я как-то не подумал…
Он стоял перед Тараном, переминаясь с ноги на ногу. Вид у него был несчастный. Глаза – виноватые, как у нашкодившего щенка. Погладишь такого, он хвостиком завиляет и увяжется, словно нитка за иголкой. Одни проблемы от таких малахольных.
– Мне по барабану, подумал ты или не подумал, – отрезал Таран, глядя мимо Витька. – Хочется метлу распускать – распускай, но подальше отсюда.
– Ме… метлу?
– Язык.
– А, понял! – просиял Витек.
– Сомневаюсь, – проворчал Таран.
– Честное слово.
– Словами честными не бросайся и вообще балаболь поменьше. Язык мой – враг мой. Слыхал?
– Конечно! – закивал Витек. – Это изречение принадлежит…
– Вот сиди тихонько, вспоминай чужие мудрые мысли и своих заодно набирайся. – Таран махнул рукой. – Иди. Возле меня не крутись, не люблю. Да и опасно это для пассажиров вроде тебя. Ступай, тебе говорят. Раздражаешь ты меня.
Видимо, лопоухий Витек припомнил еще одно крылатое выражение, что-нибудь вроде того, что промедление смерти подобно. Пробормотал свое жалкое «спасибо» и слинял, словно его и не было. А смотрящий пристально зыркнул на Тарана и качнул головой: иди, мол, сюда.
Отказаться было нельзя. Каюк – это сявка, а смотрящий – это смотрящий. Лучше не зарываться.
* * *
Сидящие за столом напускали на себя важность, давая понять, что шутить не намерены. Не так давно они были готовы молиться на Тарана, вставшего с ними плечом к плечу во время разборок с гопотой залетной, но нынче опасность миновала, и отношения вступили в новую фазу. Тебя ценят, пока ты нужен. Потом уже не ценят, а оценивают. Не пора ли тебя сожрать, братишка?
Таран подошел вразвалочку, опустился на скамью, вопросительно приподнял бровь:
– Зачем звал?
– Разговор будет, – со значением произнес Паленый, он же смотрящий.
Погоняло дали ему за многочисленные ожоги, делавшие его похожим на героического танкиста, горевшего в «Т-34» на подступах к Берлину. Но воевать Паленый, разумеется, не воевал, а подпекся по пьяному делу, когда уснул на диване с дымящимся окурком в руке. Во всяком случае, так однажды шепнули Тарану, а дальнейшие подробности его мало интересовали.
– Говори, – предложил Таран.
Смотрящий взглянул на Каюка, передавая тому слово. Его изуродованное лицо сохраняло безразличие, а глаза бегали из стороны в сторону. Приближенные тоже старались не смотреть на Тарана, скрывая намерения. Как волки, позевывающие вокруг окруженного секача. Стоит показать слабину, и набросятся всем скопом.
– Он рамсы совсем попутал, – подал голос Каюк, с ненавистью глядя на Тарана. – Рассуди нас, Паленый. Я мастевой, а он кто по жизни? Не мужик, не фраер, не вор. Хотелось бы определиться, а то сплошные непонятки.