Ее вытащили с того света, но не прежнюю Наташу, а ее бледное подобие, истеричное, дерганое, жалкое. Зачем? Она этого и сама не знала. После измывательств в плену Наташа слегка тронулась рассудком, а при виде Тарана хваталась за любые острые предметы, чтобы завершить то, что помешали ей сделать медики. Врач сказал Тарану, что в Наташиной крови слишком много героина, чтобы надеяться на быструю реабилитацию. Слово «быструю» он произнес после некоторой запинки, как бы вселяя надежду. Мол, не сейчас, так потом. А Таран не мог ждать. Особенно после того, как был вызван в полицию, где с ним потолковал по душам один большой начальник, до того большой, что едва умещался в своем кителе пятьдесят второго размера. Этот ожиревший урод с погонами полковника на рыхлых плечах предложил Тарану успокоить невесту, которая, оказывается, наводит напраслину на честных бизнесменов Соловьевых. Иначе… Не дождавшись наводящего вопроса, большой и толстый полицейский чин объяснился. Он, обладая погонами и какими-то там еще регалиями, брался посадить Наташу за распространение наркотиков. Каких наркотиков? Героина, разумеется. Того самого, которым сама обкололась до потери человеческого облика, стыда и совести.

Таран сдержался только потому, что ему нужно было покинуть полицейский кабинет без наручников. Он слушал полковника и молчал, ощущая металлический привкус крови во рту. Дождавшись окончания тирады, заставил себя кивнуть и вышел. Домой он заехал лишь для того, чтобы захватить пистолет, сохранившийся на память о службе в спецназе. Заодно положил в карман документы, потому что не собирался убегать и прятаться. Пусть хватают, пусть арестовывают, пусть судят. Тарану сломали жизнь, а новую строить ему было неохота. Апатия, охватившая его, была подобна тяжелой затяжной болезни. Бороться сил не было. Тянуло катиться по наклонной плоскости.

Короче, отправившись в Курганск, Таран разнес пулей череп братца Соловьева, смертельно ранил двух его мордоворотов плюс к этому зачем-то оказал сопротивление при задержании. И вот теперь он здесь, на нарах, а Наташа там… неизвестно где.

Эх, Наташка, Наташенька! Как ты там без Тарана?

Наташа Белова никак не могла откликнуться на этот телепатический призыв. Не только потому, что ее отделяли от Тарана многие километры и тюремные стены с колючей проволокой. Дело в том, что она вообще исчезла из родного города. Ее больше не было там, где видел ее в своих мыслях Таран. Пропала она еще неделю назад. Как пропала? А как пропадают люди? Каждый по-разному.

Одни таинственно исчезают, другие банально сбегают, третьи спиваются, четвертые суются куда не следует. Некоторые потом находятся, иногда – живые и здоровые, иногда – мертвые и обезображенные.

У Наташи Беловой была своя собственная история, похожая и не похожая на сотни, тысячи, миллионы других.

В то роковое утро она чувствовала себя разбитой, несчастной и обессиленной. Всю ночь промучилась без сна, страдая от невыносимой ломки, известной любому наркоману. У каждого наслаждения есть оборотная сторона медали. Чем выше взлет, тем больнее падать. Принимая дозу, Наташа парила в облаках, а теперь ее будто с размаху швырнули о землю.

Ворочаясь с боку на бок, она стонала, кусая подушку. Рукам и ногам никак не удавалось найти удобное положение. Кости ныли, как будто сквозь них пропускали ток или сверлили бормашиной. Кожа покрывалась то мурашками, то липким потом, воняющим аммиаком.

Решив отказаться от героина, Наташа переоценила свои возможности. Она даже не предполагала, через какой ад ей придется пройти. Не представляла, какие кошмарные страшилища водятся в этом аду. Они были такими же реальными, как предметы обстановки. Когда по комнате начинала метаться черная лошадь с гноящимися глазами, Наташа ощущала ее запах и тепло, видела ниточки слюны между ее зубами, чувствовала, как вздрагивает кровать от топота копыт. Не менее реальными были ласточки и летучие мыши, кружащиеся вокруг светильника под потолком. Лампочки не горели, но, прикасаясь к ним крыльями, птицы и мыши вспыхивали, обращались в пепел и осыпались на пол. Иначе и быть не могло, потому что они были крошечными, как мошкара, а черная лошадь порой съеживалась до размеров кошки.

– Кс-кс-кс, – поманила Наташа, протянув руку с ломтиком колбасы, появившимся ниоткуда.

Кошка подпрыгнула, вздыбила спину и юркнула под шкаф, нервно подергивая там кончиком хвоста. «Как же ее зовут?» – попыталась сообразить Наташа. Не сообразила. Еще накануне никакой кошки у нее не было. Никого не было. Ни мамы, ни папы, ни любимого мужчины, ни даже подруг, которые всегда рядом, если есть тема для будущих сплетен.

Ни-ко-го!

После роковой встречи с курганскими Соловьями-разбойниками прежняя размеренная жизнь рухнула как карточный домик. Наташа осталась одна, совсем одна на всем белом свете. Хотя какой же он белый, если так темно, так страшно и так холодно.

Господи! Спаси и помилуй, господи!

Никто не откликнулся. Только здоровенная, как лошадь, кошка заурчала в углу недовольно. Чтобы не злить ее, Наташа свернулась калачиком и затихла.

* * *

На рассвете, когда ночь за окном стала дымчато-серой, а в доме напротив зажглись редкие желтые окна, мокрая от пота, задыхающаяся Наташа села на кровати и, обхватив раскалывающуюся голову, застонала. Неужели бывает так плохо? Неужели ночь может длиться так бесконечно долго?

– Мамочка, – прошептала она пересохшими губами. – Ой, как худо мне, мамочка…

Охваченная внезапным ознобом, Наташа натянула на себя одеяло. Жаль только, что не додумалась укутаться с головой. В комнате скрипнули половицы. Еще раз и еще. Открыв глаза, Наташа увидела жуткого мохнатого карлика, подкравшегося к кровати на четвереньках. Он был весь зыбкий, словно сотканный из тумана, но его когтистая лапка, прикоснувшаяся к Наташиной ноге, свидетельствовала о том, что карлик существует в реальности. Он походил на большого пса или на маленького медведя, облепленного паутиной. Его зверская физиономия была покрыта шерстью.

Наташа сдавленно пискнула, а больше не смогла выдавить из себя ни звука. Карлик оскалил кривые желтые клыки, словно намереваясь укусить девушку. Но вместо этого он неожиданно лизнул ее в колено и вдруг заскулил жалобно, по-щенячьи, словно умоляя Наташу сделать что-то… или не делать чего-то…

Когда она очнулась от обморока, комната была пуста. В окно светило солнце, смотреть на которое было больно и неприятно. В отличие от луны, солнце не признает человеческих страданий. Оно полагает, что все непременно должны радоваться его появлению. Тем, кто встречает солнце улыбкой, оно слепит глаза и выжигает мозг.

Кое-как дотянувшись до шторы, Наташа задернула окно. Невыносимо яркий свет по-прежнему прорывался сквозь плотную ткань, но уже не доставлял прежних мучений. Охая, Наташа стянула с себя пропотевшую ночную рубашку и швырнула на пол. За рубашкой последовали трусы, превратившиеся в тряпку. Наташа провела рукой по взлохмаченным волосам, напоминающим на ощупь паклю. Каждое движение отдавалось тупой болью в висках. Наждачный язык едва умещался во рту.