со страшным звуком — и после этого вставали на задние лапы, хватали упавшее на землю оружие внезапно превратившимися в когтистые руки лапами, и кидались в бой на продолжающих сопротивляться горожан. Олафу тогда повезло — еще не начавший превращение пятнистый волк с ярко-рыжим «фингалом» из шерсти вокруг левого глаза, промахнулся мимо его горла — топором лесник владел хорошо, удалось отклонить эту атаку. Но споткнулся, упал — и волчара вцепился ему в щиколотку. Удар острием топора по предплечью заставил зверя отпустить добычу и, скуля, отбежать за спины поднимающихся на лапы сородичей. Он тоже начал меняться и вставать, заживляя свежую рану. Олаф тем часом время зря даром не терял и заполз за телегу, чтоб немного отдышаться и осмотреться. Впрочем, после этого, волк потерял к леснику интерес и переключился на других, находящихся по близости людей.

Верить глазам Олаф совершенно отказывался. Верно люди говорят, что у страха глаза велики. Не воин он — и никогда им стать не стремился. Вот он и думал, что ему мерещится. Крылатые тоже подключились к бойне. Рубили всех, кто попадался под руку, в том числе и тех, кто оказался без оружия. Из открытых мертвецами ворот зашли еще несколько десятков воинов, но уже без крыльев, и тоже присоединились к резне.

Прозвонил колокол, главнокомандующий прокричал бросать оружие и сдаться. Олаф увидел, что один из этих нелюдей, зависнув в воздухе благодаря ритмичным взмахам крыльев, держит в руках ребенка, восьмилетнего сына правителя, грозя сбросить его вниз. Олаф с досадой откинул топор. "Эх, детей использовать — последнее дело" — со злостью подумал молодой лесник, молясь всем Богам, чтобы его беременная супруга сейчас была в безопасности.

Люди сложили оружие. Чужаки собирали уцелевших стражников в кучу. Тем временем в замок зашли еще несколько захватчиков. Олаф смог их рассмотреть, насколько позволял тусклый лунный свет и редкие факелы. Пришедшие в город люди были высокими, длинноволосыми, в легких одеждах до земли. Некоторые из них были с изящными посохами, чьи навершия светились мягким светом, излучаемым встроенными камнями. Сатир был среди пришельцев. Двери замка распахнулись, и процессия вошла в здание. Через какое-то время крылатая тварь вернула ребенка на балкон в целости, и сама тоже отправилась внутрь.

К утру глашатай объявил, что чужаки уйдут, уведут своих чудовищ, но город теперь будет платить дополнительный налог, они займут одно из поместий неподалеку и берут в заложники старших отпрысков правящей семьи и власть имущих фамилий. Глашатай провозгласил еще какие-то требования, но простого люда они не слишком касались, и Олаф особо не вслушивался.

Захватчики выполнили условия, не причинив дополнительного вреда жителям, если не считать саму бойню и уведенных с собой пленных. Люди вскоре разошлись по домам. Новобранцев из деревенских тоже отпустили — жизнь вернулась на круги своя. Во всяком случае, до ближайшего полнолуния.

С момента, когда захватчики ушли, деревенский народ в основном работал и пил. Вино, пиво и что покрепче текли рекой — очень уж всех ошарашили новые существа, появившиеся в мире Атиозес. Пили, поминая погибших во время бойни. Пили, жалея часть урожая и монет, которые пойдут в чьи угодно карманы, кроме тех, кто ради этого пахал. Пили за то, что сами остались живы, и что не их родню повели в неволю к нелюдям. Пили потому, что наступил вечер и хотелось расслабиться. Пили потому, что просто не пить было невозможно — слишком много было поводов, даже без недавних событий. А если у кого-то особого повода не было, то ему помогали найти приятели или личные обстоятельства.

Вот и Олаф, согласившийся в очередной раз сменить повязку, выдул напополам с приятелем три бутылки запрятанного на особый случай вина. В конце концов, вдруг действительно придется звать лекаря и ногу отнимать? А уже почти полночь — а он уже будет готов. Сегодня вообще молодой лесник чувствовал себя странно, если не сказать, что паршиво. Жара вроде бы не было, но все кости ломило, как при зимней лихорадке. Голова трещать начала еще до того, как он начал прикладываться к бутылке — разболелась с вечера, как только солнце стало скрываться за шапками лесных крон и уступать место сумеркам. Собственно, поэтому они с Гердой и позвали на всякий случай Брана, если вдруг дело плохо — чтобы жене на середине срока не самой в город бежать. Поскольку рана выглядела хорошо, за исключением того, что не хотела начинать заживать, настроение у всех троих было весьма приподнятое.

Когда мужики уже значительно захмелели, и Герда стала убирать со стола, раздался сиплый сдавленный хрип. Олаф, сильно раскрасневшись, начал медленно заваливаться на бок и резко рухнул с лавки на четвереньки. Герда и Бран кинулись к нему, пытаясь помочь — вдруг подавился? Герда успела дотронуться до раскаленного как при зимней лихорадке плеча супруга, и ужаснулась: когда она занималась раной, с мужем все было в порядке! Но сейчас из глотки Олафа раздался устрашающий звериный рык. Она одернула руку и отскочила в недоумении. Бран же замер на месте, уставившись на то, что начало происходить с его другом.

Первое, что почувствовал молодой лесник — как дрогнуло сердце, затем пропустило один удар и стало биться в груди с бешеной силой и частотой, разгоняя кровь в жилах до состояния кипятка. Олафа начало колотить, как при сильном ознобе — но не от холода. По всему телу пошла болезненная судорога, сразу схватившая человека за горло так, что перехватило дыхание. Олаф свалился с лавки на пол, не в силах понять, что происходит, пошевелиться и вымолвить хоть слово. Через несколько мгновений его хрип превратился в рык, причем он это даже не сразу заметил — ему было не до таких мелочей.

Судорога, начавшаяся в мышцах, перешла на кости, так будто бы они тоже могли сокращаться. Хруст, от смещающихся неестественным для человека образом суставов, перемешался с криком Герды, полном ужаса. Она смотрела во все глаза на любимого, не в силах помочь — вопль вырвался у нее из груди, когда у мужа начала вытягиваться пятка, вылезая из башмака. Олаф в совершеннейшем непонимании повернулся в сторону звука, когда уже начала меняться челюсть и пропадать сознание. Шерсть, растущая из глубоких слоев кожи, заставляющая верхний ее слой лопаться и спадать с тела клоками, уже не слишком привлекала внимание нового Волка — у него появились проблемы поважнее чем боль во всем теле, которая уже начала утихать.

Это был Страх.

Ошарашенный своим появлением в деревянной клетке, зверь на несколько секунд