Ричард Уоринг должным образом обратился к герцогу, но лишь подвергся жестоким оскорблениям и был выставлен за дверь.

То, что леди Элизабет последовала за ним и они убежали вместе, явилось для родителей неожиданностью, подобной разорвавшейся бомбе.

Долгие годы имя Элизабет в доме не упоминалось.

Когда, через четыре года после бегства и венчания, на свет появилась Теола, Элизабет написала отцу и матери, сообщая им о рождении внучки.

Письмо вернулось нераспечатанным.

Только после опубликования извещения о гибели Элизабет Уоринг и ее супруга в железнодорожной катастрофе Септимус, который к тому времени унаследовал герцогский титул, посетил маленький домик на окраине Оксфорда.

Он сообщил бледной, убитой горем Теоле, что отныне она будет жить у него.

Сам Септимус женился в двадцать один год и имел дочь Кэтрин, на год Старше Теолы.

— Не думай, что я принимаю тебя под свою крышу с радостью, — грубо сказал он. — Поведение твоего отца не заслуживает даже презрения, и я никогда не прощу его и твою мать за позор, которым они покрыли имя нашей семьи.

— Позор? — переспросила удивленная Теола. — Что плохого они сделали, кроме того, что убежали и обвенчались?

— Ты считаешь, что это не позор — смешать нашу кровь с кровью обыкновенного выскочки, человека, зарабатывавшего на жизнь уроками, человека, предки которого наверняка были выходцами с самого дна?

— Это не правда! — возразила Теола. — Родители папы были добрыми, благородными людьми, пользующимися большим уважением в родном Бедфордшире, а сам папа — очень умным, как многие…

Она осеклась, потому что дядя сильно ударил ее по лицу.

— Как ты смеешь спорить со мной? — обрушился он на нее. — С самого начала нашего знакомства, Теола, ты должна ясно понять одну вещь. Поскольку ты моя племянница, я не могу позволить тебе умереть с голоду. Поэтому ты будешь жить в моем доме. Но ты должна меня слушаться и не говорить о своих отце и матери ни со мной, ни с кем-либо другим. Это понятно?

Щека Теолы горела, но она не схватилась за нее рукой.

Широко раскрытыми глазами она смотрела на дядю, больше пораженная, чем испуганная этим первым проявлением насилия, с которым никогда еще в жизни не сталкивалась.

В последующие месяцы ей предстояло узнать, что дядя готов ее ударить всякий раз, когда она его раздражала, а это случалось довольно часто.

И еще он бил ее, когда она ему не подчинялась, что причиняло ей не только физические страдания, после которых ее охватывала слабость и головокружение, но и унижение, оставлявшее кровоточащие раны в ее душе.

Никогда прежде она не подозревала о существовании на свете таких людей, как ее дядя, да и тетя тоже.

Если удары дяди были болезненными, то пинки и щипки, а также постоянные укоры тетки казались практически невыносимыми.

Теола раньше никогда не представляла себе, что значит жить среди ненависти.

Ее всегда окружала любовь, та любовь, которую питали друг к другу мать и отец и которая окружала их аурой, подобной сиянию, когда они были вместе.

А их любовь к ней всегда заставляла ее чувствовать себя существом драгоценным.

После нескольких месяцев обращения, больше похожего на издевательство, она бродила по замку словно призрак, надеясь остаться незамеченной.

Теола молилась о том, чтобы по мановению волшебной палочки стать неуязвимой для грубых голосов, отдающих ей приказы, и грубых рук, всегда готовых ударить тогда, когда она меньше всего этого ожидала.

Она пыталась подружиться со своей кузиной Кэтрин, но обнаружила, что это невозможно.

Кэтрин унаследовала холодность своих родителей и была равнодушна ко всем и ко всему, если это не касалось ее лично.

Теола вскоре поняла, что должна платить за стол и ночлег в доме дяди рабским служением Кэтрин, и все больше превращалась в ее личную служанку.

Она бегала по дому, выполняя поручения, с самого утреннего пробуждения и до того момента, когда шла спать.

Она чинила и гладила одежду Кэтрин, стирала большую часть ее воздушных одеяний и вынуждена была выслушивать ее самовосхваления, зная, что от нее ждут согласия со всем сказанным и что возражать — значит навлечь на свою голову суровое наказание.

— Я часто думаю, что у меня греческие черты лица, — однажды сказала Кэтрин, — я похожа на статуи греческих богинь, которыми все так восхищаются.

Теола с трудом удержалась от того, чтобы возразить, что это вовсе не так.

Кэтрин совсем не походила на гречанку.

У нее были типично английские золотистые волосы и голубые глаза, но в чертах лица не было ничего особо привлекательного.

Ее считали красавицей только благодаря ее положению в обществе и потому, что она появлялась на балах и празднествах разодетой и держала себя гордо и высокомерно.

Теола же знала о Греции больше, чем о любой другой части света.

Ее отец был одержим Грецией, обожал ее и рассказывал Теоле о греческой мифологии, показывал изображения греческих скульптур и зажег в ней искру своего собственного энтузиазма в отношении самой совершенной цивилизации, какую только знал мир.

Ричард Уоринг научил дочь, как научил многих своих студентов, любить античность. Еще он говорил:

— Нельзя по-настоящему понять, что чувствует или думает страна, если не изучить ее язык.

Поэтому Теола выучила французский, немецкий и греческий языки и латынь и читала вслух отцу произведения великих авторов. И когда они их обсуждали, он выслушивал ее мнение так же серьезно, как ей полагалось слушать его.

Она не представляла себе, что есть люди, занимающие такое высокое положение в обществе, как герцог Уэлсборн, которые никогда не читали книг, но готовы были устанавливать правила по любым вопросам, не позволяя никому другому ни малейших возражений.

Иногда, ложась спать, Теола чувствовала себя усталой, и все ее тело ныло от работы, которой ее загружали весь день, но разум тосковал по умной беседе.

Ей трудно было выкроить время для чтения.

Лампы освещали все комнаты замка, за исключением спален, в которых из соображений экономии горели свечи, а для Теолы и слуг их количество строго ограничивалось.

Поэтому невозможно было читать по ночам, а в дневное время ей было некогда.

Теола довольствовалась тем, что в темноте читала самой себе наизусть те поэмы и отрывки прозы, которые изучала вместе с отцом.

Они трогали ее до глубины души, потому что язык их был похож на музыку, а ритм уносил прочь печаль и навевал сны без сновидений.

И вот случилось невероятное, и после целого года бедствий и беспросветной жизни она очутилась в Кавонии!