Моя дееспособность – важнейший вопрос для них.Они думают, что у меня опухоль, поскольку я порой говорю странные вещи. Ябессвязно бормочу что-то при встречах и по телефону, и помощники, стоящие уменя за спиной, кивают, что-то шепчут и думают: “Да, так и есть”. Они правы. Уменя действительно опухоль.

Два года назад я составил завещание, покоторому все переходило моей последней сожительнице – она в то времяразгуливала по квартире в одних леопардовых штанишках.

Да, видимо, я действительно помешан – помешанна двадцатилетних блондинках с пышными формами. Но потом эта красотка получиларасчет, бумагорезательная машина – мое завещание, а я ощутил страшнуюусталость.

Еще раньше, три года назад, я подготовилзавещание – просто ради собственного удовольствия, согласно которому оставлялвсе благотворительным организациям – их там значилось более сотни. Как-то мыссорились с Ти Джеем, он проклинал меня, я – его, и я рассказал ему об этомзавещании. Он, его мать и их родня наняли банду адвокатов-мошенников и подали всуд иск с требованием определить меня в клинику для обследования и лечения.Сильный ход законников, потому что, если бы меня признали недееспособным, моезавещание было бы аннулировано.

Однако у меня свои адвокаты, и я плачу им потысяче долларов в час, чтобы они трактовали законы в мою пользу.

Судья счел меня вполне нормальным, хотя в тотмомент я, вероятно, и впрямь был немного не в себе.

Вскоре после этого в ненасытной пасти моейбумагорезательной машины исчезло мое очередное завещание, но отправил его тудая сам, без чьей бы то ни было помощи.

Я одеваюсь в длинные белые одежды из тайскогошелка, брею голову наголо, как монах, и мало ем, отчего тело мое сталомаленьким и сморщенным. Все считают меня буддистом, но на самом деле яисповедую зороастризм. Моим бывшим женам и детям разница неведома. Я даже могупонять их и не удивляюсь, что они низко оценивают мои теперешние умственныеспособности.

Лилиан и моя первая семья расположились вкомнате для закрытых совещаний на тринадцатом этаже, как раз подо мной. Этабольшая комната, отделанная мрамором и красным деревом, с дорогим ковром наполу и длинным овальным столом в центре сейчас заполнена взвинченными допредела людьми. Неудивительно, что среди них больше адвокатов, чем членовсемьи. Свой адвокат есть у Лилиан и у каждого из ее детей, а Ти Джей привелдаже троих, чтобы продемонстрировать собственную значительность и бытьуверенным, что все варианты будут должным образом осмыслены. У Ти Джея большепроблем с законом, чем у многих заключенных, которым грозит смертная казнь.

В дальнем конце стола установлен большойцифровой монитор, с его помощью можно будет следить за процедуройосвидетельствования.

Рекс, сорокачетырехлетний брат Ти Джея, мойвторой сын, только что женился на стриптизерше. Ее зовут Эмбер, это несчастноесущество без мозгов, но с чертовски большой грудью. Кажется, она его третьяжена. Вторая или третья?

Впрочем, мне ли осуждать его? Она сидит рядомс другими женами и/или сожительницами, нервничая в предвкушении разделаодиннадцати миллиардов.

Первая дочь Лилиан, моя старшенькая,Либбигайл, ребенок, которого я самозабвенно любил, пока она не уехала в колледжучиться и не забыла меня. Потом она вышла замуж за африканца, и я вычеркнул ееимя из завещания.

Мэри-Роуз – последний ребенок, которого родиламне Лилиан. Она вышла замуж за врача. У того были огромные амбиции, он мечталстать супербогачом, но пока они сидели по уши в долгах.

Джейни и моя вторая семья ожидают в комнате надесятом этаже. После нашего давнего развода она дважды выходила замуж. Почтиуверен, что сейчас она одна. Я нанял детективов, чтобы быть в курсе дел, нодаже ФБР не могло бы уследить за ее перебежками из постели в постель. Как яупоминал, ее сын Роки погиб. Дочь Джина сейчас здесь вместе со своим вторымслабоумным мужем, дипломированным бизнесменом. Он вполне способен урватьполмиллиарда долларов или около того и виртуозно спустить их за три года.

Ну и наконец Рэмбл, сгорбившийся в кресле напятом этаже, облизывающий золотое кольцо, продетое через губу в уголке рта. Онрасчесывает пятерней свои липкие зеленые волосы и злобно поглядывает на мать, укоторой хватило наглости явиться сюда с маленьким лохматым жиголо.

Рэмбл надеется уже сегодня стать богатым,получив состояние только потому, что был мной зачат. У Рэмбла тоже есть адвокат– хипповатый радикал, которого Тайра увидела по телевизору и наняла, как толькопереспала с ним. Они ждут так же, как и остальные.

Я знаю этих людей. Я наблюдаю за ними.

Из глубины квартиры появляется Снид. Вот ужепочти тридцать лет служит у меня мальчиком на побегушках этот кругленькийдомашний человечек в белой жилетке, робкий и застенчивый, постоянно согнутый впоясе, словно он всегда кланяется своему королю. Снид останавливается передомной, как обычно, сложив ручки на животе, наклонив голову набок, сладкоулыбаясь, и проникновенно, нараспев, как научился в Ирландии, когда мы тудаездили, спрашивает:

– Как вы себя чувствуете, сэр?

Я ничего не отвечаю, потому что Сниду отвечатьне требуется, он и не ждет ответа.

– Кофе, сэр?

– Ленч.

Снид моргает, кланяется еще ниже и ковыляетпрочь, подметая пол обшлагами брюк. Он тоже надеется разбогатеть после моейсмерти и, полагаю, считает дни, как и все остальные.

Богатство иметь хлопотно потому, что каждыйхочет урвать у тебя хоть что-то – пусть даже один сребреник. Что такое миллиондля человека, владеющего миллиардами? Отстегни мне миллиончик, старина, ты дажене заметишь убыли. Одолжи мне денег – и давай оба об этом забудем. Вставь моеимечко куда-нибудь в завещание, местечко там найдется.

Снид чертовски любопытен, как-то я застукалего, когда он рылся в моем письменном столе, полагаю, в поисках действовавшегона тот момент завещания. Он хочет, чтобы я умер, поскольку рассчитываетполучить несколько миллионов.

Какое право он имеет чего бы то ни былоожидать? Мне давно нужно было его выгнать.

В моем новом завещании его имя не упомянуто.

Он ставит передо мной поднос: запечатаннаяпачка крекера “Ритц”, маленькая баночка меда, закрытая крышкой с пластмассовойпечатью, и баночка (двенадцать унций)

“фрески” комнатной температуры. Малейшееотклонение от меню – и Снид тут же оказался бы на улице.

Я отпускаю его и макаю крекер в мед. Последняятрапеза.