Чтобы сразу же завладеть вниманием слушателей, Бах начал «Страсти по Матфею» не с начала легенды, а с одного из завершающих, но самых драматических ее моментов.

Этот знакомый слушателям евангельский сюжет еще пять веков назад разыгрывался на улицах города народными музыкантами, ремесленниками, студентами, странствующими монахами. Театрализованное действо начиналось шествием за город, повторявшим путь Иисуса, который шел, склоняясь под тяжестью креста, на Голгофу. И Бах начал свой рассказ о последних днях жизни Христа именно с этой картины, чтобы сразу же определить настроение боли и сострадания, которыми окрашено все произведение.

Внимание слушателей «Страстей» переключалось со скорбной фигуры Христа на толпу, в репликах которой слышались недоумение, любопытство, жалость. Однако возвышенно-печальная мелодия хорала «О невинный агнец Божий» и оркестровая партия, создающая ритм шага и вместе с тем вызывающая ощущение неотвратимости трагедии, объединяли эту сцену.

Как это принято в жанре страстей (или иначе — пассионов), роли главных действующих лиц трагедии исполняли певцы-солисты: партию Евангелиста пел тенор, Иисуса — бас, отдельным певцам поручались также роли учеников Христа и римского наместника в Иудее — Понтия Пилата. Реплики народа исполнял хор, который был расположен на двух противоположных галереях, что создавало особый, стереофонический эффект.

Но хотя Бах, казалось бы, следовал в своем произведении традициям жанра страстей, музыкальное воплощение этого предания поражало своей новизной. Прежде всего, огромен для того времени был состав исполнителей этого грандиозного музыкального полотна. Он включал два четырехголосных хора, каждый со своими солистами, тридцать четыре музыканта входили в оркестр, отдельно выделялась партия органа. Поражал огромный размах произведения. «Страсти по Матфею» состояли из семидесяти восьми номеров и исполнялись в течение четырех часов!

Совершенно необычен был и характер изложения евангельского сюжета. Оно исполнено драматизма, почти зримой сценической яркости.

Так, огромным напряжением пронизан уже рассказ Евангелиста об одной из последних бесед Христа с учениками, о той Тайной вечере, когда Иисус открыл им то, о чем думал с болью беспрестанно:

— Истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня.

— Не я ли? Не я ли? — спрашивали потрясенные ученики. Их реплики звучали в смятенных возгласах хора.

— Не я ли? — спросил и Иуда, который уже получил за свое обещание выдать Христа тридцать сребреников.

— Ты сказал, — ответил ему Учитель, и слушатели погрузились в муки нечистой души Иуды, которые раскрывались в хорале «Это я, кто должен каяться».

Затем внимание прихожан сосредоточивалось на предсказании Учителем судеб его учеников, звучало и последнее горькое предсказание Христа, обращенное к любимому ученику Петру на горе Елеонской:

— В эту ночь, прежде чем петух пропоет, трижды ты отречешься от Меня.

Глубоким трагизмом потрясали сцена в Гефсиманском саду и моление Иисуса, когда Он, томимый страхом перед теми мучениями, которые, как Он знал, ожидали Его, обратился к Богу-Отцу:

— Да минует Меня чаша сия, впрочем, не как Я хочу, а как Ты. — Слова Христа прерывались арией тенора «О боль, дрожит измученное сердце», еще больше подчеркивающей охватившее Его чувство ужаса, а в сопровождающих ее звуках оркестра будто слышалось учащенное и прерывистое биение сердца.

В быстрой смене реплик Евангелиста, Иисуса и Иуды разворачивалась драматическая картина предательства, за которой следовали дуэт и хор «Открой огненные пропасти, о преисподняя, поглоти неверного предателя, кровавого убийцу!», а также могучий хорал «О человек, оплакивай твой великий грех». Так заканчивалась первая часть.

Далее в «Страстях» рассказывалось о том, как Христа судили, как Петр, испугавшись наказания, отрекся от Учителя, но, услыхав пение петуха, вспомнил о Его словах и, раскаявшись, горько заплакал.

Затем слушатели переносились к сцене суда над Иисусом в Претории и узнавали о последних часах жизни распятого Спасителя, о Его смерти.

В речитативах Евангелиста Бах передавал чувства человека, который был взволнованным свидетелем разворачивающихся событий, и поэтому речь его звучала эмоционально открыто и была пронизана искренностью сопереживания. Будто захлебываясь в рыданиях, повествовал Евангелист о предательстве и раскаянии Петра. Потрясенный, с ликованием сообщал он, что после смерти Иисуса завеса в храме разорвалась надвое сверху донизу, земля содрогнулась.

Живым и глубоко человечным представал в произведении Баха Христос. С каким глубоким сочувствием передавал композитор томление Его души в последнюю гефсиманскую ночь, какая мука слышалась в Его словах «Душа Моя скорбит смертельно»! А мягкие, «светящиеся» гармонии скрипок, вступающих при репликах Иисуса, казалось, создавали эффект нимба, что возвышало и приподнимало над всеми фигуру Мессии (так называли Христа).

Много еще необычного было в этом произведении Баха. Например, прием временного отстранения повествования: чтобы подчеркнуть настроение данного момента, Бах вводил арии сопрано, альта, тенора и баса, которые воспринимались как голос самого автора, размышляющего, горько оплакивающего невозвратимость человеческих потерь.

Повествование прерывалось и многочисленными хоралами, привносящими настроение возвышенности, философского раздумья.

Однако величественное произведение было необычайно цельно: оно как бы покоилось на огромных «сводах» — хоровых фресках вступления, завершения первой части и просветленной колыбельной «Отдохни немного спокойно», заключающей всю ораторию.

А сколько можно было бы еще рассказывать о необычайной живописности и красотах оркестрового сопровождения, о беспредельном мастерстве создателя «Страстей»!

Эйзенах

Однако оценили это произведение немногие. Большинству слушателей оно показалось слишком необычным. В нем и в помине не было того отстраненно величавого тона, к которому они привыкли в сочинениях подобного рода. Наоборот, создавалось впечатление, будто в церковь ворвалась толпа людей — негодующих и сострадающих. Поэтому успеха «Страсти по Матфею» не имели.

— Что это может быть?! — воскликнула одна благородная вдова. — Боже упаси нас, дети мои! Мы как будто пришли в комическую оперу!

Таково же было заключение церковных властей. «Нам всем эта музыка чрезвычайно не понравилась, — гласил их приговор, — и мы по справедливости выражаем наше неудовольствие».

«Страсти по Матфею» исполнялись при жизни Баха еще несколько раз, но так и не были поняты современниками.

С тех пор прошло более трехсот лет. Теперь, думая о судьбе Баха и возвращаясь к главной мысли «Страстей», невольно приходишь к выводу, что жизненный и творческий путь композитора был также своего рода нравственным подвигом — борьбой