Мне казалось, в своих рассказах я объективен, а то, что в них Борис Николаевич иной раз не блещет эрудицией и мудростью, так в том нет моей вины. Как говорится, что наблюдал, о том и пою. Но однажды мне довелось несколько дней провести в обществе корифея мировой офтальмологии Святослава Федорова, после чего я переменил мнение о собственной беспристрастности. Было это в ту пору, когда всемирно известный ученый задумал создать Партию самоуправления трудящихся. Идея благородная по своей сути, но абсолютно иллюзорная по возможностям реализации.

Днем мы встречались с его многочисленными сторонниками, а вечера коротали вдвоем или в компании его особо приближенных однопартийцев. Обстановка была дружеской и весьма доверительной, что, видимо, и сыграло со мной злую шутку – я нарушил данное самому себе слово никогда при посторонних ничего не рассказывать о своем кремлевском житье-бытье. Федоров слушал мои байки без комментариев и ограничивался междометиями, выражающими то удивление, то досаду. Но спустя несколько дней, когда мы уже вернулись в Москву и прощались в аэропорту, он вдруг заметил как бы невзначай:

– Я не слишком большой поклонник Ельцина, но мне кажется, он все же не совсем такой, каким ты его рисуешь.

– Есть сомнения в моей правдивости?

– Ни в коем случае! – доктор обнял меня за плечи, давая понять, что не хотел обидеть. – Но заметь, во всех твоих рассказах о Ельцине есть два главных героя – он и ты, и ты всегда мудрее и дальновиднее.

Боже ж ты мой! Оказывается, все эти дни в глазах академика я выглядел мстительным хвастуном! Мне стало так неловко, так стыдно за себя, что, не зная, чем оправдаться, промямлил: но ведь я же рассказывал только то, чему сам был свидетелем.

– Я в этом и не сомневаюсь. Но пойми, так устроена человеческая память. В ней есть стержень, на котором держатся все воспоминания, и этот стержень – наше «Я». Оно и превращает достоверность в субъективную оценку.

– Это что же выходит, в свидетельствах очевидцев не может быть исторической правды?

– Очевидцы, если они порядочные люди, всегда говорят правду. Но то, что они говорят, нельзя считать исторической достоверностью. Из каждого такого свидетельства нужно обязательно отсеять все личное: «Я подумал… я увидел… я понял… я почувствовал… я удивился». И если без всех этих «Я» что-то от воспоминаний останется, о том и можно будет сказать: все так и было!

То, что он говорил, было понятно по сути. Непонятным было другое – как такое возможно практически применить, к примеру, в работе над книгой о Ельцине, если задумаю ее написать? Будут в ней эти хвастливые «Я» или их не будет вовсе – это же ничего не изменит. Как бы я ни старался скрыть свое присутствие в тех или иных исторических эпизодах, оно все равно вылезет. Явно или неявно.

– Пиши так, будто это какой-нибудь flashback, – и почувствовав мое удивление, спросил: – Не знаешь, что это такое? А ты почитай книгу двух канадских нейрохирургов «Эпилепсия и функциональная анатомия мозга». Уверен, после этого у тебя не возникнет вопроса, как писать книгу о Ельцине.

Знакомый врач-психиатр, услышав мой вопрос о том, есть ли у него книга Пэнфилда (Penfield W.) и Джаспера (Jasper H.), обеспокоенно поинтересовался: у тебя какие-то проблемы? Пришлось сказать, что книгу советовал почитать Святослав Николаевич Федоров. Обеспокоенность сменилась ехидной усмешкой: слава Богу, что совет дал офтальмолог, а не проктолог.

– Это еще почему?

– Ну, глаза все же ближе к мозгу, чем ж***а!

Несмотря на насмешки, я буквально силой заставил себя прочитать сей высоконаучный труд от корки до корки. Но, как и следовало ожидать, ровным счетом ничего в нем не понял, кроме одного тезиса, который ученые сформулировали не как предмет своего исследования, а как сопутствующий ему постулат. Видимо, к его восприятию мой интеллект оказался более или менее пригоден. Он, этот самый постулат, поразил меня до глубины души: оказывается, в своих воспоминаниях о прожитом и пережитом человек бывает безукоризненно объективен лишь какую-то долю секунды! За пределами ее он уже несвободен в суждениях, ибо не может полностью отвлечься от своих самооценок и самооправданий, от гордыни и обид, от субъективности людей, к мнению которых привык или обязан прислушиваться. Как ни старайся, все это в той или иной мере искажает рисуемую памятью картину прошлого. И неважно, в лучшую или в худшую сторону. Главное, что в действительности все было не совсем так или даже вовсе не так.

Признаюсь, до того, как я прочел ту книгу, никогда не задумывался, что память по природе своей не может быть беспристрастной. А это значит, что в любых воспоминаниях о прожитом неизбежно присутствует толика субъективности. У одних она бросается в глаза, у других едва заметна. Но она неизбежна. Но тогда что же это за «секунды безукоризненной объективности»? Это и есть тот самый flashback, о котором говорил мне Святослав Федоров – «феномен внезапного и неконтролируемого воспроизведения в сознании человека ярких зрительных и слуховых образов, которые переживаются им как образы воспоминаний». Науке он хорошо известен, а я, наверное, раз сто прочитал это определение, напряг интеллект до критических перегрузок, но не мог понять, что стоит за его мудреностью. Наверное, так бы и не понял, если б не применил к самому себе.

Думаю, такое хоть однажды испытывал каждый из нас.

Представьте себе: вроде все как обычно, ничего неожиданного, и вдруг какая-то мелочь, сопутствовавшая конкретному эпизоду прожитой тобою жизни (легкое дуновение ветерка, запах духов, скрип трамвая, карканье вороны – да что угодно!), на какую-то долю секунды возвращает тебя в ситуацию давно и навсегда ушедшего времени. И это никакое не дежавю, не осознание того, что происходящее с тобой в данный момент уже когда-то происходило и вот удивительным образом повторилось. Про такое состояние плюсквамперфекта вообще нельзя сказать: «Вдруг вспомнилось», потому что ничего не вспоминалось. Именно ОЩУТИЛОСЬ. Причем настолько явственно, что кажется, будто ты и на самом деле переместился в то время и в те обстоятельства.

Оно, это ощущение былого, возникает неожиданно и независимо от твоих эмоций. Совсем как обморок или эпилептический припадок. Все длится какое-то мгновение, а потому не дает возможности разобраться в происходящем. Закрываешь глаза, замираешь, стараешься носом уловить ускользающий аромат былого, но ничего не выходит – пришел и сразу ушел, растворился, оставив после себя удивление: что же такое со мной только что было? Чудно! И как-то неспокойно: часом не тронулся ли я умом?! Но ты здоров и умом и телом, а то, что с тобой случилось, это и есть flashback – неуправляемая вспышка памяти. Не воспоминание о том, что когда-то происходило с тобой, а ощущение некогда происходившего. В нем, в этом ощущении, нет ничего личного, а, стало быть, нет ни малейшей фальши. Оно лишено какой бы то ни было предвзятости. Секундная беспристрастность.

Спустя год академик Федоров напомнил мне про тот разговор о памяти и воспоминаниях. В ту пору я вел на Радио-1 политическую программу, и он пришел ко мне на эфир.

– Ну что, еще не написал свои исторические мемуары?