– Привет, девчонки! Ну, как дела, что новенького?

На самом деле ей всё равно, это же ясно, наши дела интересуют её куда меньше, чем быстрые свидания. Но Женька, похоже, ничего этого не видит. Или притворяется. И рассказывает:

– Ой, тёть Насть, сегодня так здорово было – тепло, солнечно! Мы гуляли, гуляли, потом спагетти ели, потом «Других» смотрели. С Николь Кидман, знаете? А хотите, я вам новые иллюстрации покажу?

Наивная Женька. Да маме лишь бы до кровати доползти.

Я говорю сквозь зубы:

– Потом, Жень, мама устала.

– Да, давайте лучше завтра, на свежую голову! – соглашается мама и ерошит светлые кудри – специально встала пораньше, чтобы для этих свиданий завиться и накрутиться.

Мы расходимся по комнатам. Меня всё это жутко раздражает. Сама не пойму почему. Мой папа уехал куда-то сто лет назад, когда я была совсем маленькая, и с тех пор мама постоянно ищет себе нового мужа, иногда почти находит, но что-нибудь срывается, и она снова отправляется на быстрые свидания.

Вот ещё что у нас с Женькой одинаково: прочерк в графе «отец». Раньше я об этом не думала, только изредка, а теперь всё чаще и чаще. Почему так? Особенно когда мама возвращается после свидания. В общем, сегодня я опять думаю о папе, и думаю вот что: хорошо бы его найти. Да, он уехал и ни разу не позвонил, но вдруг ему просто стыдно?

Мы с Женькой лежим на моей кровати и наблюдаем, как ползают по потолку вокруг лампы разноцветные пятна – белые, синие, оранжевые. На другой стороне улицы – большой рекламный экран, похожий на одноногий телевизор, который сутки напролёт показывает всякие ролики. Пятна на потолке как раз от него. Этот экран у меня что-то вроде ночника. Приглушённо шелестят по проспекту редкие машины. Уже поздно, но мы не спим.

– Неужели тебе совсем не интересно? – допытываюсь я.

По-моему, она лукавит, когда говорит, что ей всё равно, куда подевался её папа и почему. Про него нам почти ничего не известно: они с Женькиной мамой познакомились в институте, а потом он внезапно уехал, даже не дождался, пока Женька родится. У Женьки дома не принято о нём говорить, это вроде как неприлично, вот Женька и не спрашивает.

А я считаю, что это неправильно и несправедливо, когда человеку ничего не рассказывают о его родителе. Для меня это всё равно что чего-то не знать о самой себе. Ну как Женьке не интересно, от кого она произошла?

– От человекообразных приматов, – отвечает Женька на это.

– Некоторые своё генеалогическое древо до седьмого колена знают, а мы даже отцов никогда не видели.

– Ну и что? Бывает хуже. Некоторые с рождения круглые сироты.

Какое-то время мы молчим. Я слышу, как Женькино дыхание становится спокойнее и глубже, и немножко расталкиваю её локтем, чтобы не засыпала.

– И ты ни разу его не гуглила?

– М? – вздрагивает Женька. – А? Нет, не гуглила.

– Почему?

– Ну ты представь, сколько на свете Андреев Кимов, – зевает Женька. – Отчества мы не знаем. Что мне, каждому, кто подходит по возрасту, писать: «Здрасьте, а вы, случайно, не мой папа?» А даже если попадётся мой, так он вряд ли признается. До сих пор что-то не проявлялся.

Это Женька вслед за бабушкой повторяет.

– Может, он тоже сидит и гадает, какая именно Женя Ким его дочка?

– Нет, – отрезает Женька. – Он бы позвонил, у нас номер с тех пор не поменялся. Я ему просто не нужна, вот и всё.

Женька говорит это бесцветным голосом, без злобы и обиды. Как я говорю, что у меня аллергия на животных. Когда я кому-нибудь об этом рассказываю, меня сразу начинают жалеть: «И у тебя никогда не было собаки? И даже хомячка с попугайчиком?» Не было. Я даже в зоопарке сразу чихать начинаю. И не то чтобы я ужасно горюю по этому поводу, просто это непреложный факт. Вот и Женька ведёт себя так, словно у неё нет папы из-за какой-нибудь аллергии. Но папа – это ведь не попугайчик, это совсем другое.

Когда у тебя прочерк в графе «отец», ты вроде как не такой, как надо, неправильный, ненормальный. Половинчатый. Зачем его ставят, этот прочерк? Чтобы подчеркнуть, что у тебя вместо папы – пустота?

– А если он всё-таки позвонит? Вот что ты сделаешь? Что ты ему скажешь?

– О-ой… – Женька терпеть не может такие вопросы. – Ну позвонит, тогда и подумаю. Но что-то я себе слабо такое представляю.

– А ты выключи математика и включи художника – сразу всё представится, – ворчу я. – Давай, что тут сложного? Вот берёшь ты трубку, а там твой папа: «Алло, это Женя? Женя, это я, твой папа!» Что ты скажешь? Ну давай, это как диалоги на английском.

– Э-э… гм-м… Я, наверное, трубку положу.

– Серьёзно? Молча положишь, и всё? – Мне этого совершенно не понять. Я-то жду такого звонка уже не первый год.

– Ну да. А что я ему скажу? Он же мне чужой человек. Скажу, что номером ошибся.

– Подожди, как это – чужой человек? – ужасаюсь я. – Он твой папа! Ты – это наполовину он.

– Ну да, – неуверенно соглашается Женька. – Мне передалась часть его генов, но…

– А если ему без тебя плохо и одиноко? Если он попал в беду – ослеп, например, или заболел, и о нём больше некому позаботиться, кроме тебя? Ты что же, его бросишь?

Женька хмыкает.

– Ну уж об этом ему надо было раньше подумать. Если он порядочный человек, ему станет стыдно навязываться дочери, которой он никакого внимания не уделял и которую ни дня не воспитывал.

– Это твои мама с бабушкой так говорят? – догадываюсь я.

Женька сначала мнётся, а потом отвечает уверенно:

– А что? Я и сама так считаю.

– Но это же твой папа, – повторяю я.

– Да никакой он мне не папа! Я его в глаза не видела!

– Всё равно папа, – настаиваю. – Хоть и невидимый.

Женька в курсе, что я могу спорить до рассвета. Иногда у нас такое случается. Так что она отворачивается и натягивает на глаза розовую маску для сна – Женька может уснуть только в кромешной тьме, а я без своего экрана-ночника ну никак не могу.

– Всё, я сплю, – предупреждает Женька.

Но понятно, что она не спит и можно ещё немного поговорить.

– А я бы с ним встретилась, если бы он позвонил. Я бы его тут же простила. И ни разу бы не упрекнула! Мало ли, какая тогда была ситуация. Может, ему обязательно нужно было уехать. Или они с мамой сильно ругались. Или…

– Угу, – невпопад мычит Женька.

Ясно: ещё минутка, и заснёт. Теперь её из этой дрёмы до утра не вытащить.

Я лежу и думаю про своего невидимого папу. Иногда кажется, что он существует только у меня в голове. Мама предпочитает делать вид, что отца у меня никогда не было. Такого отца принято ненавидеть и презирать, но откуда тогда это тёплое чувство, когда проговариваешь про себя слово «папа»?