– Да понимаю я, Лёня, – махнул рукой Семён,вздохнул, мрачно посмотрел, как вертолёт проскочил зелёную зону, понёсся надпустынным предгорьем… и неожиданно кивнул Леониду: – Правда твоя, жизнь – игра.Смотри!

Посмотреть было на что. Внизу поднимали облако пыли двебарбухайки. Барбухайки – это афганские грузовики с высокими будками, сплошьрасписанные орнаментом, увешанные кистями, бубенцами и колокольчиками.Символические знаки, цитаты из Корана, подвески и всё такое прочее должно было,согласно поверью, умиротворять горных духов, отводить недобрый глаз и выручатьв непогоду.

Оба грузовика были забиты ящиками, мешками и внушительнымитюками… Может, это он и есть, подарок судьбы?

– Ну что, садимся! – не спросил, приказал Семён,бортстрелок дал очередь, сразу принудившую автомобили встать.

Леонид, присмотревшись внимательнее к местности, недовольнопробурчал:

– Ну да, мы же русские, кое-где узкие… Влезем.

Действительно, «пчеле», с её двадцатиметровым несущимвинтом, было тесновато в ущелье, где стояли барбухайки, ну да где наша непропадала…

Неподалёку на высотке ведомый вертолёт уже высадилпрапорщика Наливайко с группой огневого прикрытия. Так, на всякий пожарный, наслучай внештатной ситуации при досмотре.

– Ну, Лёнь, давай, – прошептал Семён, и в этовремя проснулась рация, на связь вышел сам комбат:

– Ноль первый – пятому…

Семён только чертыхнулся про себя:

– Слушаю!

– Бросай всё и двигай в квадрат двадцать семь –семнадцать. Там духи блокировали «нитку»,[8] есть трёхсотые[9] и двухсотые.[10] Десантируйся и вступай в бой.Помощь воздухом и бронёй туда уже пошла… Как понял меня, Писец?

– Понял вас, ноль первый, исполняю, – заскрипелзубами Семён, выругался про себя и поднял глаза на Лосева. – Ну ты глянь,как не везёт. Прям чёрная полоса.

– Да, жизнь тельняшка, – согласился тот, хмуронаблюдая, как «крокодил» сопровождения резво уходит в квадрат 27–17. Мгновениеподумал и вдруг заговорщицки подмигнул. – Ладно, не переживай, присядем.За минутку управишься?

Семён так и расцвёл благодарной улыбкой:

– Управлюсь, Лёня, управлюсь, дорогой! Дурное дело нехитрое…

Тем не менее внутри он был собран и насторожен. Ох, тесно вущелье, маловато места, ухо нужно держать востро. Как бы из охотника непревратиться в дичь…

– За мной! – пулей, едва колёса коснулись грунта,вылетел он из люка вертолёта… и тотчас понял, что за минуту неуправится, – боковым зрением засёк оранжевый, огненно-дымный шлейф,тянущийся в небо. Стингер!

Тут же со скалистого уступа по позиции прапорщика Наливайкодробно заработал пулемёт, судя по звуку, крупнокалиберный, «сварка»,[11] а в кузове одной из барбухаек появилась увенчанная шишакомгранаты труба гранатомёта РПГ.

– Падай, сына, падай, – потянул Семён на землювыскочившего из вертолёта радиста, крякнув, упал сам и выпустил очередь погранатомётчику, засевшему среди тюков. – Сука! Падла!

Поздно. Грохотом ударило по ушам, густо обдало жаром, резковстряхнуло мозги… Так, что перед глазами темнота, в горле дурнотный ком, износа и ушей кровь…

– Чёрт, – разлепил глаза Семён… и увидел горящийподбитый вертолёт, тело пулемётчика Калибра, объятую жарким пламенем кабинупилотов…

Это топливо из разорванного дополнительного бака ставилоточку на жизни Лёни Лосева. Чадную, жирную и страшную.

Вертолёт, высадивший группу Наливайко, ломая лопасти,кувыркался по горному склону. Со стингером, да в упор, шутки плохи: чтовыпускай тепловые ловушки, что не выпускай…

Было очень похоже, что фортуна расставила старшемулейтенанту Песцову медвежий капкан, только он об этом не думал. Он вообще недумал сейчас ни о чём – действовал на автомате, и только поэтому был до сих поржив.

– Сына, за мной! – зарычал он радисту.

Укрывшись за камнем, они открыли по барбухайке кинжальныйогонь, чтобы не дать гранатомётчику выстрелить снова. И он не выстрелил – наместе грузовика вдруг вырос огромный огненный цветок, стремительно распустился,с грохотом отцвёл и превратился в чадящий бензиново-пороховой костёр. В небопотянулся чёрный дым, густо запахло смертью и бедой… Простой крестьянскийскарб, такую мать!

А со стороны второй машины уже вовсю летели пули, оттуда,прячась за колёсами, стреляли водитель и ещё двое. И продолжал солировать ДШК,певший песню смерти бойцам Наливайко, спрятавшимся за скалой. Ни высунуться, нивздохнуть, носа не показать… Против «сварки» с автоматами не очень попрёшь…

– Сына, связь! – рявкнул Семён, выплюнул изо ртакровь и песок, схватил на ощупь тангенту. – Запор, это Писец, доложиобстановку. Где, такую мать, агээс?[12]

Кличка «Запор» объяснялась генеалогическим древом. Предкипрапорщика Наливайко были из запорожских казаков…

– Докладываю: стреляют, – послышался тенор каквсегда невозмутимого Наливайко. – Один двухсотый, два трёхсотых. А агээссейчас будет. Во всей красе…

– Лады. – Семён отключился, сделал полувыдох иплавно, как учили, надавил на спуск. – «Двадцать два, двадцать два…»[13]

Стреляя короткими очередями, он ждал, когда же до душмановдойдёт, что лежать у машины с боеприпасами не есть хорошо. Ага, осознали –сорвались и рванули за камни у скалы. Только недостаточно быстро – один упалмолча, другой с диким криком, третий схватился за бок, но пополз по-змеиному.Юркнул за камни и затаился, затих… Тем временем заработал обещанный агээс,пошел сажать осколочную смерть по скалистым склонам. Вначале с недолётом, вбелый свет, но наводчик тут же отреагировал, и тридцатимиллиметровые гостинцыстали рваться, где было положено – на позиции душманов. Активности там сразупоубавилось…

– Сына, связь! – снова рявкнул Семён, взялся затангенту, хрипло подал голос в эфир: – Запор, это Писец. Сейчас попробуюподогнать машину. Готовься к эвакуации. И сделай так, чтобы «сварка»заткнулась, а лучше, чтобы навсегда… Как понял меня, Запор?