– Видишь чего? – спросил молодого крановщика толстяк-бригадир. В респираторе он был совсем как боров.

Юноша только пожал плечами.

– А! Была, не была! – взмахнул здоровяк газовым ключом. Даниил едва успел отстраниться, когда зажатая в грязной рукавице железяка пробила крышку капсулы. С хрустом, будто корочка льда, проломилось мутное стекло, несколько жадных рук вмиг разодрали стеклопакет, и после секунды завороженного молчания кто-то хрипло воскликнул:

– Баба!

– Свежемороженая! – подхватили мужики в один голос.

– Хороший день!

– Небось у ней зараза какая-нибудь…

– А я ее, через комбез! Нравится, не нравится – спи моя красавица!

– Не, на заразу не похоже. Глянь, какая сочная, налитая…

– Кожа персиковая, – промямлил один работяга и, смачно втянув слюну, принялся пристраивать свои грязные верхонки к маленькой аккуратной груди.

«Ей лет семнадцать, не больше, – сознательно отстраняясь от окружающей грубости, подумал молодой крановщик. Тем более что он точно знал, что все это – не более чем бахвальство. В случае обнаружения космического захоронения с борта станции немедленно вызывается работник морга. Пролетарии не посмеют нарушить инструкцию: если тому что-то покажется подозрительным, тюрьмы не миновать. – Самоубийство? – продолжал думать Даниил. – Начиталась Достоевского? А может быть, несчастная любовь? Ведь это бывает, бывает…»

– Сбоку ее бери, сбоку!

– Смотри-ка, какая гибкая! Не окоченела еще!

– Молодцы, кто хоронил: вовремя консервант впрыснули.

– Вы с ней поосторожней, – раздался голос бригадира. – Я уже моржиху вызвал…

Невесомая покойница порхала между суетливыми мусорщиками, как спящая русалка, – безразлично и медленно. Словно зачарованный, Даниил ничего не слышал, внимание его было полностью поглощено таинственной незнакомкой из прошлого. Он замер чуть поодаль от места действия, и оранжевые спецовки лишь на короткие мгновения приоткрывали ему видение.

Вот он увидел, как из-за грязного жилета мелькнула спина и нога, созданная из блеска и застывшего трепета. А вот и лицо – безразличное и сонно-страстное, с пением вторгающееся в самую душу. Скрылась, появилась снова – и теперь она опрокинута на спину, а упругие подростковые перси ее, матовые, как фарфор, просвечивают в слепящем электричестве.

Под воздействием наваждения разум Даниила помутился, жар скользнул по его вискам, и звуков вокруг не стало вовсе, будто уши заложило пробками. И как в замедленном действии он увидел свою руку, тянущуюся к раскрытому перед ним лоснящемуся боку русалочки. Но только он коснулся видения, как, словно взрывная волна, до него докатились крики окружающих:

– Говорю, как живая! А она твоя бабка, небось. Так что тебе, это… Ха-ха! Не положено.

– Ну-ка, дай сюда! Я ее за здесь потрогаю.

«А она ведь такая чистая. Ей все-таки лет шестнадцать даже, а не семнадцать», – все так же мечтательно думал Даниил Сакулин в тот момент, когда свет вырубился, и, перекрывая балаган пустолазов, снаружи ворвался грубый женский голос:

– А ну выметайтесь отсюда, маньяки чертовы! Я вам покажу свежатину! Всех на аминазин посажу!

– Ребя, атас! Моржиха!

– Да что ты, бабуся?! – ринулись мужчины к выходу, по опыту зная, что это не пустая угроза. – Мы ж ничего такого! Мы тут случайно задержались…

Кто-то, выбираясь, в спешке пихнул робкого крановщика локтем, и тот, поскользнувшись, отлетел прямёхонько под саркофаг. Потом кто-то другой о него запнулся, и у Даниила слетели очки. Он все еще беспомощно шарил руками в темноте и невесомости, когда в него уперся луч фонарика.

– А тебе, дохлый, что, отдельное приглашение надо? Пшел вон отсюда, извращенец!

Даниил поймал, наконец, очки, щурясь, надел их и, прикрываясь от слепящего света ладонью, стал выбираться, обходя угрожающе массивную фигуру женщины.

– Ладно, погодь, – услышал он вдруг на тон ниже. – Погоди, говорю, – как бы сама себе уже, бормотала тётка, заботливо укладывая тело потревоженной покойницы обратно в саркофаг. Молодой человек обернулся и робко замер у люка.

Руки девушки в свете фонарика были бледно-синеватыми, а черты лица при таком освещении разобрать толком было невозможно. Но маленькое, откинутое, с приоткрытым ртом, оно все равно казалось сказочно аккуратным и совсем еще детским. Волосы покойницы были опрятно собраны под тонкой шапочкой – то ли хирургической, то ли для душа.

Невольный эротический спазм заставил смущенный взгляд Сакулина покинуть освещенные фонариком подробности тела девушки, но в то же время, сам того не желая, он, как бы вскользь, продолжал четко фиксировать их.

– Помоги мне, – требовательно сказала моржиха, бросив на покойницу скомканное покрывало и подавая Даниилу фонарь. Молодой человек растерянно замер.

– Оглох, что ли?! – рявкнула женщина.

– Я-я-я… Не-не-не… – замямлил тот, заикаясь, ведь волновался он сейчас, возможно, больше, чем еще когда-либо в жизни.

– Свет подержи, говорю! – не дождавшись вразумительного ответа, ткнула женщина его в бок фонарем. – На!

Даниил схватил его, луч неуклюже подергался по стенам, проехался по нагой фигуре и замер на расправляемом женщиной сером полотне.

– Ух, зверье, набросились на девочку, – посетовала «моржиха», словно ребенка, пеленая покойницу. – Бедняжка моя сероглазая…

«Сероглазая…» – отметил Даниил, и луч фонарика машинально переполз на лицо. Очи под длинными, как стрелы, ресницами были полуоткрыты, и были они действительно светло-серыми и безразличными, как у прекрасных утопленниц в романтических кинодрамах.

– Чтоб тебя!.. – резко начала женщина, но парень уже опомнился и вернул свет на место. Потому закончила она мягко: – …разорвало.

Жалость и какое-то странное робкое волнение, неведомое ему ранее, овладели крановщиком Сакулиным. «О, если бы я мог знать о тебе хоть что-нибудь, мое видение, – подумал молодой мусорщик, желая еще хоть разок невинным движением осветить черты покойницы, но страшась гнева суровой моржихи. – Может быть, ты стала бы моим ангелом-хранителем?»

Женщина тем временем умело обматывала завернутое в одеяло тело скотчем, чтобы было удобнее нести.

– Все. Бери, малохольный. Чего задумался?

Взволнованный человек – все равно

что оторвавшаяся от причала лодка.

Китайская пословица

Смена закончена. Молодой мечтатель-крановщик в своей каюте. Он висит перед слоеным стеклом иллюминатора, любуясь на свое прозрачное отражение в нем на фоне яркого голубого силуэта Земли. Но любуется он лишь глазами, мысли же его – далеко. Русалочье наваждение, поглотившее Даниила во время работы, до времени отпустило его, и он, свободно болтаясь в пустоте, еще более свободно витает теперь в пространстве философском.