жив душою и светел, но кто перешагнет его равнодушно, не заметив, не обрадовавшись… да, этого можно разве что пожалеть («Капкан»). Только в рассказе «Фокусник» писатель закипает истинным гневом против чванливой, упоенной своим эфемерным всезнайством, равнодушно-самоуверенной толпы. Она видит чудесные превращения, совершаемые у нее на глазах, заранее согласная быть обманутой, одураченной, и единственная ее «мечта» — выведать пружины обмана, увериться собственными глазами, что обман он обман и есть, тут уж она и за денежками не постоит. Но тихий и скромный сосредоточенный человек на сцене, вдруг обидясь на пошлость этих тупых вымогателей тайн, предлагает безвозмездно показать свое мастерство, все как есть: не трюк, не обман — свое умение. Он-то знает: умение — высшее чудо. Но толпа обижена и разочарована: она хочет быть обманутой! Так незатейливая эксцентрическая сценка оборачивается притчей, зовет поразмышлять о многом. Сказка — ложь, да в ней намек…

Горечью и печалью написана эта маленькая красноречивая новелла. Писателя не оставляет тревога: слишком часто приходится видеть, как слепота и глухота окружающих губят, сбивают с ног талант, бескорыстно ставящий себя на службу людям. Эта тема, сливаясь с темой вольного полета человеческой фантазии как некоей движущей силы, часто возникает в творчестве писателя. Она отчетливо слышна в рассказах «Большая птица», «Полоумный колодезник», во многих других. То поверженные, то побеждающие, фантасты и мечтатели Эрвина Лазара оказываются вовсе не чудаками не от мира сего — именно они болеют за «сей мир» всей своей открытой душой, именно они, не жалея себя, всегда готовы подставить плечо, твердо веря, что только усилие каждого, сколь бы ни было оно малым в отдельности, способно уберечь самое жизнь на земле. Не смейтесь же над «странными» людьми, окрыленными мечтой, говорит Эрвин Лазар своими рассказами-притчами, ведь это они приоткрывают завесу над завтрашним днем человечества, они, спотыкаясь не раз и не два о непонимание, равнодушие, эгоизм, вновь и вновь находят в себе силы служить людям — не таков ли и Прометей из рассказа «Огонь»?

Эрвин Лазар писатель светлый и радостный. Но Эрвин Лазар в то же время и «грустный Будда» — как назвал он один из своих сборников, — с печалью взирающий на «роботизацию» людей, почти добровольную, людей, которые бездумно рвут животворную пуповину, тем отдирая себя и от природы, и от собственного детства, этой удивительной поры, когда всё — сама правда и естественность, когда любой вымысел полнится пьянящими соками жизни, а жизнь увлекательна и так дивно богата надеждой… Вот с этим разным, но внутренне цельным Эрвином Лазаром, прекрасным венгерским писателем, мы и хотим познакомить советского читателя.

Елена Малыхина

Фокусник

Готовить гимнастический зал к представлению артисты принялись за час до начала. Сквозь окна, почти достигавшие потолка, но давно не мытые и вдобавок затянутые проволочной сеткой, внутрь едва пробивался тусклый серовато-голубой свет, хотя на улице еще вовсю сияло солнце. Пришлось зажечь лампочки, что свисали на длинных шнурах с невероятной высоты. Накрытые черными колпаками, они разбрасывали вокруг скупые рассеянные лучи.

Работы хватало всем, в том числе и директору. Один лишь фокусник сидел в центре зала на ветхом, заляпанном краской стуле и задумчиво курил. Худое лицо его временами подергивалось, и тогда на лбу и щеках проступали морщины, выдавая внутреннее напряжение. Подумать, будто фокусник отлынивает от общей работы, — такое, похоже, никому вокруг и в голову не приходило. Даже в том, что сел он в самом неподходящем месте, посреди зала, никто не упрекнул его ни словом. Артисты молча обходили фокусника, сгибаясь под тяжестью тумб, из которых у дальней стены сооружали сцену, молча же волокли туда видавшие виды подкидные доски.

В основном к представлению все уже было готово. Толстые канаты заткнули за перекладины шведской стенки, а кольца, висевшие слишком низко, акробат с поразительной ловкостью — вместе с самим собой — подтянул к лампочкам под черными колпаками, закрепил их там и по-кошачьи мягко спрыгнул с головокружительной высоты на пол.

В глубине зала установили прожекторы — с виду простенькие, но необычайно яркие. Директор включил их, окинул взглядом засверкавшую в потоках света сцену и остался доволен. Осветитель, который во время представления должен был направлять мощный луч непосредственно на исполнителей номеров, проверял шарниры прожектора. Световое пятно неправильной формы поползло по стене, затем перекочевало на потолок, где матово проступали фантастические фигуры — очевидно, следы просочившейся с крыши влаги.

Фокусник, подняв голову, наблюдал за движением яркого, чуть желтоватого эллипса. Вдруг он вскрикнул. Все, включая осветителя, встревоженно обернулись к нему, а некоторые даже приблизились, как бы ожидая его распоряжений. Луч прожектора освещал в это время угол потолка над сценой, и все посмотрели в том направлении, поскольку туда же указывал пальцем фокусник, но ничего особенного не увидели.

— Паутина, — едва слышно и как-то нерешительно произнес он, вставая со стула.

Роста он был невысокого, худая фигура вполне соответствовала его аскетическому лицу. В дешевой и не по размеру просторной одежке выглядел он довольно жалко и невзрачно. Непосвященному наверняка показалось бы странным, что перед таким человеком все склонились предупредительно и услужливо.

В углу действительно колыхалась рваная и почерневшая от пыли паутина. Фокусник не спеша прошел к тому месту, над которым висели только что подтянутые акробатом кольца, и, показав на них, спросил:

— Нельзя ли их?…

Акробат вскочил на скрещенные руки двух силачей-исполинов в трико, и те, как пушинку, подбросили его в воздух. Первая попытка, однако, не удалась. Юноша негромко крикнул атлетам, они отскочили в стороны, и он опять мягко, бесшумно и невредимо опустился на паркет. Со второго раза он сумел все же ухватиться за кольца, быстрыми и ловкими движениями освободил их, и через мгновение они уже качались над головами артистов, постукивая друг о друга и отбрасывая на стену причудливые тени.

Фокусник взял в правую руку половую щетку, левой, подпрыгнув, уцепился за одно из колец — ноги его теперь не касались пола — и принялся энергично раскачиваться. Поначалу он лишь бессильно извивался, но затем рубашка на его спине стала все заметнее вздуваться и вскоре уже реяла на головокружительной скорости под утопавшим в сумраке потолком. Артисты следили за этим полетом, как следят за полетом теннисного шарика, кто одними глазами, кто вертя головой, а когда фокусник занес руку с половой щеткой, все затаили дыхание.

Раскачиваясь, он все приближался к затянутому паутиной углу, еще немного — и, казалось, достанет до нее. Лицо его исказилось от невероятного напряжения, было заметно, что левая