Он уже направлялся к себе на квартиру, как вдруг дверные створки с грохотом распахнулись, словно двери салуна под напором компании жаждущих выпить. А ведь отец Альмеда был убежден, что двери он запер. Леденящий ветер ворвался в церковь, загасил свечи, смел покров с алтаря, сбросил на пол жалобно зазвеневший колокольчик.

Священник ухватился за привинченную к полу скамью и согнулся в три погибели, чтобы противостоять завывающим порывам бурана, который стремительно засыпал снегом стены и пол. Очередной порыв отшвырнул его к алтарю. Отца Альмеду развернуло, он заскользил, упал, растянулся во весь рост, пополз в боковой неф, где не так свирепствовал ветер, и постепенно добрался до кружки для пожертвований, затем до чаши со святой водой у входа. Добравшись до дверей, он изо всех сил навалился на одну створку. Когда же он стал закрывать вторую, буран задул с удвоенной яростью и вновь распахнул двери. Отец Альмеда, собрав все свои силы, согнувшись чуть ли не пополам, выиграл у бурана сантиметр, два, три. И внезапно он обнаружил, что Провидение послало ему в помощь еще одну пару рук, мощных, как домкраты, которые уперлись в створку над его головой. Целиком сосредоточившись на своей задаче, он не допытывался, откуда пришла к нему эта помощь. Тяжело дыша, он напирал на дверь. А когда щелкнул язычок, отец Альмеда повернул ключ и привалился к створкам.

Совершенно обессилев после борьбы с бураном, он безвольно осел. «Почему все представляют ад, как геенну огненную, а не как Аляску?» – подумал он.

На уровне его глаза оказались колени незнакомца. Он обвел взглядом своего спасителя, упрятанного под многими слоями тряпья, задубевшего от мороза.

– Благодарю, сын мой.

Незнакомец что-то буркнул и судорожно дернулся. Оценив его состояние, отец Альмеда тут же пригласил его съесть горяченького. В обитель священника можно было пройти через заднюю дверь. Незнакомец утер сопли, смотал грязную тряпку с ладони, каковую протянул священнику, чтобы помочь ему встать. Однако тот не решался принять ее. И вовсе не из-за грязи и мозолей, а по причине невероятного размера протянутой лапищи. Обладатель этой лапищи совершенно спокойно мог бы свернуть ему шею всего лишь двумя пальцами. Внезапно священник ощутил, что отрывается от пола и возносится к лицу нежданного помощника. Странно, но у него вдруг возникло неприятное ощущение, что он попал в ловушку и что самая большая опасность грозит ему вовсе не за пределами церкви. Когда же его ноги вновь коснулись пола, он смог лишь пробормотать:

– Кто… вы?

– По-о-оесть… кхэ… кхэ… сог-г-греться…

Голос звучал глухо, слова прерывались сильным кашлем, и вообще возникало ощущение, что говорит чревовещатель. Дышал он через драный капюшон, укрывавший часть лица. Его хриплое, затрудненное дыхание эхом отражалось от стен. Взгляд глаз, сидящих в неестественно огромных глазницах, казался безмерно трагическим. Скулы, выступающие куда сильней, чем у эскимосов, смахивали на два рога, прорастающие из щек.

– Следуйте за мной, – произнес отец Альмеда, отступая от незнакомца на некоторое расстояние.

Пришелец широким шагом последовал за ним, направляясь к бревенчатому коридору, построенному, кстати сказать, на пожертвования.

– Этот проход… мм… соединяет церковь с моим жильем, – слегка запинаясь, пояснил священник. – Он защищает нас от непогоды.

Гость что-то пробурчал ему в спину и чуть не задохнулся. Пройдя коридором метров тридцать, они вступили в жарко натопленный зал, где пахло супом. Им навстречу вышла пожилая женщина, попытавшаяся помочь бродяге снять его отрепья. Но он опять что-то пробурчал.

– Не надо, Дейзи, нашему гостю нужно только поесть и немножко согреться.

Они вошли в небольшую трапезную, где трое местных хлебали суп. Новоприбывший сел с краю, схватил краюху хлеба и в один миг умял ее. Глядя, как он ест, отец Альмеда заметил, что у него гигантский подбородок. А тот заглотил три миски рыбного супа и с десяток ломтей хлеба под недоверчивыми взглядами сотрапезников. Насытившись, он откинулся назад и принялся яростно чесаться, вперемежку рыгая и кашляя. Дейзи выпустила кувшин с водой из рук и грохнулась в обморок, а трое бомжей поспешно вылетели из дома, даже не дождавшись положенного десерта.

То, что отец Альмеда принял за рваный капюшон, скрывающий черты незнакомца, было клочьями кожи, слезающими с лица.

Отец Фелипе Альмеда застыл, парализованный мыслью, что принимает под своим кровом дьявола.

Винты вертолета взрезали небо над Фэрбэнксом, пронзая покров морозной мглы, душащей город. Ничуть не встревоженный отсутствием видимости, опытный пилот пошел на снижение. «Хорошо бы сперва пробурить спуск», – пошутил он, снимая напряжение. Сидящий позади него отчаянный пассажир взглянул на часы. Без четверти час. Можно подумать, что сейчас первый час ночи. Причиной тьмы был не только заполнивший город туман, напоминающий застывший гороховый суп-пюре. В декабре в Фэрбэнксе солнце показывается меньше чем на четыре часа в сутки.

Ориентируясь на свет двух фонарей, вертолет сел на скользкую, как каток, крышу Мемориального госпиталя. Гигант, державший в руках источники света, согнувшись, прошел под винт. На нем была большая черная шуба, придававшая ему сходство с медведем. Измотанный пилот уменьшил скорость вращения несущего винта и выставил в окно фляжку – всего на несколько секунд, чтобы водка охладилась до нужной температуры. Пассажир выпрыгнул из вертолета, сменив +24° по Цельсию в кабине на -40°. Он прошел следом за «медведем» к входу, стараясь не вдохнуть морозный воздух. В тесном и теплом вестибюле и встречающий, и прилетевший долго отхаркивались и смахивали изморозь, успевшую осесть на них.

– Хорошо долетели? – поинтересовался специальный агент Клайд Боуман.

Прилетевший даже не разжал рта, словно он у него смерзся от аляскинской стужи.

– У вас там, наверно, потеплей, чем здесь? – продолжал Боуман.

Вновь не получив ответа, агент ФБР понял, что зря пытается завести светскую беседу.

– Где он? – осведомился прилетевший, взгляд которого был не столько холодным, сколько сухим. Орлиный нос и черные пронзительные глаза были созданы словно для того, чтобы проникать в мысли собеседника.

– Свиток у вас? – ответил вопросом на вопрос Боуман.

Прилетевший с секунду пребывал в сомнении, но потом похлопал себя по парке, показывая, что свиток при нем.

– А кассета? – спросил он.

– Она внизу, в видеокамере, – ответил федеральный агент и знаком пригласил следовать за ним.

В первом лифте они спускались в полном молчании. Выйдя, они преодолели лабиринт коридоров, не встретив ни одной живой души. Их отсыревшая обувь издавала на линолеуме хлюпающие звуки. Прилетевший, следуя за агентом ФБР, не снял перчатки и толстую парку, которая в тепле стала оттаивать, отмечая его путь обильным пунктиром капели. На лбу у него выступил пот.

– Сколько человек в курсе? – осведомился он. Голос у него был на редкость невыразительный.