молитвах, если кто и заметит, то отвернется. Взрослые монахи жалели детей и подростков и закрывали глаза на их проступки. А Агор целыми днями был занят. Либо до изнеможения бегал по лестницам монастыря и тягал тяжелые камни, развивая силу и выносливость, либо сидел за книгами под контролем отца-настоятеля и зубрил молитвы. С таким наставником, как у него, не забалуешь.

Но как примут постриг, так все изменится… Агор станет кандидатом в отцы-настоятели, а их определят в простые монахи. И никаких поблажек уже не будет. Придется вставать пораньше, ложиться попозже и пахать с раннего утра до позднего вечера. На простых монахах держалось благополучие всей страны.

До конца вольной жизни оставалось несколько месяцев. И было бы глупо не использовать их на полную катушку. Потому каждую ночь они сбегали из монастыря на Поляну — тайное место в лесу, где «вольнодумствовали» многие поколения молодых монахов. Они даже не догадывались, что каждое слово, произнесенное там становилось известно отцу-настоятелю. И если монах позволял себе слишком много воли, то после пострига его распределяли в самые строгие монастырь, где всякое инакомыслие из горячей головы выбивали тяжелой работой или даже пытками инквизиции.

— Скоро постриг, твой отец хочет, чтобы ты получил одобрение Собора.

— Ага, — тряхнул головой Агор, — но лучше бы он сначала спросил меня, чего я сам хочу…

— Желания человека ничто против его предназначения, — машинально ответил Веним заученной фразой. И добавил задумчиво, — мне бы твою судьбу… Я хотел бы стать отцом-настоятелем, но меня все чаще ставят чистить навоз за свиньями. И чую, брат, после пострига ничего не изменится…

— Угу, скорее всего, — буркнул Агор и отвернулся. Незачем Вениму знать правду. Лучше уж в свинарнике навоз чистить, чем быть отцом-настоятелем монастыря, когда ты уверен в бесполезности служения. А уж участь, о которой мечтал отец, Агора, вообще, не прельщала.

Ребята так увлеклись беседой, что не заметили, как остались одни в длинном и темном коридоре монастыря. Еще чуть-чуть и опоздали бы к утренней молитве, нарываясь на серьезное наказание.

— Агор, Веним, — бежавший мимо молодой монах, притормозил рядом с ними, — мы опаздываем! Бегом!

И приятели, забыв про разговоры, резво рванули вперед. До рассвета оставались считаные мгновения.

Когда Агор в компании друзей появился на крыше, отец-настоятель уже вскинул руки вверх, чтобы начать молитву. Он недовольно свернул глазом, не избежать бездельнику наказания, но одновременно с облегчением выдохнул. Сейчас каждая ошибка может стоить будущего. У Поместного Собора везде свои глаза и уши.

Отец-настоятель потратил слишком много сил и средств, чтобы продвинуть сына на следующую ступень. Агора ждала судьба Инквизитора — монаха, который судит людей Их именем и карает неугодных Богам. Сердце отца-настоятеля сладостно замирало, когда он представлял, сколько власти и влияния обретет сын. Глупый мальчишка не понимал своего счастья и упирался. И любой его проступок нарочный или случайный мог все испортить.

После утренней молитвы все разбрелись по делам. Веним отправился в свинарник, кормить животных и убирать за ними, а Агор поплелся в библиотеку. Сегодня ему предстояло закончить изучение воздушных молитв, которые должны были сопровождать дурацкие и совершенно бесполезные действия.

Например, левитацию или создание вихревого потока способного поднять человека в небо. Агор никогда не видел, чтобы монахи летали. И было непонятно, зачем это зубрить. Однако молитвы из Книги Стихий считались обязательными для кандидатов в отцы-настоятели.

Половина дня пролетела быстро. На память Агор не жаловался и успел запомнить совершенно зубодробительную молитву, которая к тому сопровождалась движениями рук и тела. Ее следовало возносить, если желаешь, чтобы Боги создали над городом сильнейший смерч, чтобы разрушить все преграды, снести стены и разметать крыши домов.

В Монтийской Епархии никаких городов не существовало. Все жители страны были монахами и обитали в монастырях, разбросанных по лесам и полям. А если бы и были, то кто в здравом уме будет разрушать город? Поэтому и молитва казалась Агору бесполезной.

Коротко, но оглушающе громко, звякнул малый колокол, сообщая монахам, что пришло время обеда. Агор с радостью захлопнул книгу и поспешил в трапезную. Ему следовало произнести молитву, которая сопровождала конец каждой работы, но он опять просто пошевелил губами, изображая послушание.

Обед — самое приятное время в монастыре. И на это было две причины. Во-первых, пищу традиционно принимали один раз в день. Пусть на столе не было роскошных блюд, но тушенные с мясом овощи, хлеб, сыр и сало выставлялись в таком количестве, чтобы каждый мог наесться до отвала. В еде Боги никого не ограничивали, ибо для молитв нужны силы.

А, во-вторых, после обеда у монахов оставалось целых три свечи свободного времени. Чаще всего его тратили на сон. Поздний отбой и ранний подъем не давали возможности разнообразить досуг, укладывая уставших и сытых служителей в постель. Поэтому после обеда вереницы сонных монахов потянулись в спальни.

Агор с закрытыми глазами на ощупь добрался до своей кельи и хотел прикорнуть, но вспомнил, что на днях, возвращаясь с Поляны, нашел в траве странную штуку: маленький, круглый медальон из старого, темного от времени серебра с длинной цепочкой, звенья которой были искусно вырезаны из кости неведомого животного.

Медальон Агор спрятал в тайнике под расшатанным камнем внутренней стены. Он встал на четвереньки и с головой нырнул под топчан. Нащупав третий справа камень, с силой повернул его, выкручивая со своего места. Медальон никуда не делся, как и прядь волос, которая принадлежала его матери… Это единственное, что Агору удалось сохранить на память о ней. Ему было всего три года, когда его забрали из женского монастыря, чтобы передать на воспитание отцу-настоятелю, хотя обычно мальчиков просто распределяли по монастырям.

Погладив кончиками пальцев выцветшую от времени каштановую прядь, Агор улыбнулся. Он не помнил лица матери, но ласковые прикосновения, тепло рук ощущал так, будто расстался с ней только вчера.

Сжав медальон в кулаке и намотав цепочку на запястье, он вернул камень на место и вылез из-под топчана. У двери, прислонившись к косяку и сложив руки на груди, стоял отец-настоятель. Его хмурый взгляд не сулил ничего хорошего…

— Отец, — Агор мгновенно сориентировался и вскочил на ноги, склонив повинную голову. Руку с медальоном он завел за спину, надеясь, что отец не заметит сжатый в ней предмет. — Я не слышал, как вы вошли…

— Не удивительно, — отец-настоятель рывком отлепился от стены, подошел к сыну и замер прямо перед ним. Так близко, что носки носки его блестящих, новых сапог касались старой, растоптанной обуви Агора. Он навис над сыном и, вытянув руку, требовательно приказал, — отдай!