– Левашево это по Финляндской дороге? – уточнилего превосходительство. – Как же, как же, доводилось бывать там на даче уNN, – назвал он по имени-отчеству господина министра внутреннихдел. – И не раз.

– Там много у кого дачи, – пожал плечомКозловский, не проявив интереса к высоким знакомствам начальника. – Такчто, ваше превосходительство? «Медвежью охоту» прикажете? А может «Волчью»?

Его превосходительство санкционировал «Волчью охоту» –арестную операцию самого крупного масштаба, употребляемую для захвата особоважных персон.

Порядок такой: три кольца обложения, в первом и второмтолько филеры старших разрядов, лучшие из лучших. Выскользнуть невозможно.

«Медвежья» попроще, требует бригады из 10–15 человек. При«волчьей» используется не меньше тридцати. Не жалко, лишь бы Рябцев вывел нарезидента. А то, что изменника на дачную станцию вызвал не какой-нибудьпосредник, у Козловского сомнений не вызывало. Каков тон записки! «Взять всё».Когда распоряжение отдается даже не повелительным наклонением, а инфинитивом,это уж понимай: наивысшая инстанция командует.

К восьми часам два внешних кольца были расставлены.Внутреннее (сам штабс-ротмистр, и еще семеро надежных молодцов) расположилосьна позициях непосредственно вокруг перрона.

Одно из главных качеств, потребных контрразведчику, –терпеливость. С этим у Козловского было неважно. К девяти часам он весьизвелся, нефритовый папиросный мундштук прогрыз чуть не насквозь. Курить приэтом не курил. Довольно странно было бы, если б из густых кустов, росших сразуза оградой платформы, запахло бы дорогим египетским табаком.

Вечер между тем был волшебный. Хоть и темноватый из-занизкой облачности, но свежий, наполненный ароматами сирени, а незадолго доназначенного рандеву на какой-то из окрестных дач красивый баритон стал петьзнаменитые арии из опер. Первую Козловский хоть и слышал раньше, но нераспознал (с музыкальным образованием у князя было не очень), зато вторая былаизвестна любому гимназисту.

«На призыв мой тайный и страстный о, друг мой прекрасный,выйди на балкон», – самозабвенно выводил неведомый певец.

Пора было и другу прекрасному Рябцеву появиться. Его отсамого дома вели четверо агентов. Один протелефонировал с Финляндского вокзалаеще полтора часа назад, сказал, что садятся на пригородный. Куда подевались?Тут ехать всего сорок минут.

От нервов штабс-ротмистр всё покачивался с каблука на носоки докачался, подвернул покалеченную ногу. Выматерился, но про себя – шуметьбыло нельзя. Мимо, в пяти шагах, по дорожке ходили люди. Правда, после десятичасов их стало меньше, разбрелись по своим дачам, чай пить, в лото играть,слушать граммофон. Пускай их поблаженствуют, недолго осталось. Скоро вся мирнаяжизнь полетит под насыпь, как сорвавшийся с рельсов пассажирский поезд…

Проклятый двойной перелом, память о неудачных скачках,сросся паршиво, с защемлением нерва, и доставлял Козловскому немало скверныхминут. Что минут – вместе с коленом хрустнула и переломилась вся его складная,замечательно устроенная жизнь. Полк, золотые товарищи, эх, летние лагеря вКрасном Селе, честная кавалерийская карьера…

После того, как медицинская комиссия приговорилалейб-кирасира к полному комиссованию, осталось только прибегнуть к средству,которое Козловский всегда презирал: попросить протекции у родственников.Дядя-сенатор употребил влияние, с кем-то там поговорил, утряс. Выбор предложилиудручающий: либо военно-учетный архив – бумажки сортировать, либоконтрразведочное отделение Огенквара.

Новая служба оказалась еще хуже, чем про нее рассказывали.Но штабс-ротмистр стиснул зубы и с тем же старанием, с которым в свое времяучился вольтижировке и джигитовке, принялся осваивать науку тайной войны. СлаваБогу, не дурак и не лентяй, за минувшие полгода постиг многое. А поначалу,смешно вспомнить, багровел, когда приходилось подавать руку осведомителям.Процедура, конечно, неприятная, однако необходимая. Куда ж в контрразведке безэтих юрких, жадных до денег господ? А будешь выказывать им презрение – для делавред. Публика это обидчивая и чрезвычайно мнительная.

Рябцев приехал без двадцати. Оказалось, химичил по дороге, споезда на поезд перескакивал. Будто от Лучникова и его ребят можно оторваться.

Старший филер Лучников пристроился здесь же, в кустах. Онимел чин фельдфебеля и по субординации состоял у князя в подчинении, но насамом деле, если Козловский чему-то за эти месяцы и научился, то лишь благодаряэтому флегматичному скуластому дядьке с обманчиво неторопливыми повадками.

Штабс-ротмистру стало поспокойней. Во-первых, Рябцевнашелся. Во-вторых, Пантелей Иваныч рядом.

– Хорошо бы, чтоб правда резидент, – шепнулКозловский. – Германской разведки. Австрийской – тоже неплохо.

– Кого Бог пошлет, того и возьмем, – философскиответил Лучников. – Объект на выборгском приедет. Больше не на чем –последний поезд.

Предатель Рябцев торчал на одном месте. Закурит папиросу –бросит. Закурит – бросит. Тоже и ему было нервно.

Штабс-ротмистр вновь принялся просчитывать возможныеосложнения.

Что если с последнего питерского поезда сойдет слишком многонароду, создастся толкучка, а контакт Рябцева с предполагаемым резидентом будеточень коротким? Передаст что-то на ходу, и дело с концом.

На этот случай есть Симанчук. Он скрючился над урной, в пятишагах от Рябцева. Изображает нищего, выуживает из мусора окурки. Не проглядит.

А если, предположим, у них придумано по-другому? Не резидентвыйдет, а, наоборот, поручик в вагон войдет.

Тут предусмотрены три «контролера». Вон они, вжелезнодорожной форме, сидят поодаль на скамейке, курят. Бригада старшегофилера Павликова.

Один для правдоподобности крикнул на «нищего»: исчезни,голодрань. Другой урезонил: чего пристал к человеку, жалко, что ли.

Артисты, подумал князь с почтением. Того же Симанчука хоть втруппу к господину Станиславскому, на какую-нибудь роль из пьесы «На дне».

Загудел приближающийся поезд. Козловский усилием воли изгнализ организма всякое трепетание. Изготовился.

Из вагонов стала выходить публика, в основном отцы семейств,припозднившиеся в своих конторах или засидевшиеся в ресторанах. Немного. И ниодин близко от Рябцева не прошел.

Ситуация была непросчитанная. Павликов, командир«контролеров» оглянулся на кусты, но делать нечего – вошли в вагон, уехали.Иначе было бы подозрительно. Уковылял и Симанчук.

Это бы ладно, в кустах и с той стороны, под перроном, людейоставалось достаточно. Но где же резидент?

И Рябцев тоже выглядел обескураженным. Завертелся на месте,зазвенел ножнами сабли. Выражение лица было не разглядеть. Ночной темноты поиюльскому времени здешним широтам не полагалось, но небо закрылось тяжелыми,низкими тучами, и вечер получился сумеречный, почти осенний.