и выворачивала мышцы. Создавалось ощущение, будто голову то медленно сжимают в тисках, то наоборот, её распирает изнутри давлением. И постоянный шум, похожий на рёв горного ручья.

Постепенно ко мне вернулась способность размышлять. Люди в халатах, с закрытыми масками лицами продолжали приходить и уходить. Поодиночке и группами. Конечно же, это врачи. Они общались между собой, постоянно склонялись над моим телом. Я видел их усталые глаза, смотревшие порой с пренебрежением. Особенно часто я видел большие серые глаза совсем юной девушки. У меня возникло ощущение, что её специально приставили ко мне, но в ней я не чувствовал какого-либо пренебрежения. Скорее наоборот, взгляд её таил тревогу и участие, переживания и беспокойство. Жаль, что кроме глаз, ничего не разглядеть. На нижней части лица всё время белая маска, будто я какой-то заразный.

Я не знал, сколько прошло времени, но вскоре заметил, что боль в теле неоднородна. Если всё тело просто ныло, то в голове, с затылочной части, она действовала иначе. Затылок будто прожигали лазером с периодичностью, которая постепенно увеличивалась на какие-то доли секунды. Похожая боль жила и в груди, с левой стороны. Из-за этого я даже не мог нормально вдохнуть. Существовал какими-то полувдохами. А ещё мне казалось, что я привязан к кровати. Может, так оно и было. Впрочем, я всё равно не мог поднять голову и осмотреться. Мне всё время казалось, будто тело не моё.

Так я просуществовал ещё некоторое время, часто падая во тьму и вновь выкарабкиваясь. Меня окружали лишь белый потолок с маленькой трещиной поперёк и отколотыми кусками штукатурки в углу, кусок окна со старой занавеской и капельница, которую исправно меняла девушка с печальными серыми глазами, к которым я уже так привык, что мог бы узнать девицу в толпе лишь по ним. Всё так же сновали вокруг меня врачи, всё так же не отпускала боль, то утихая и готовясь к новому удару, то вспыхивая со страшной силой. Наверное, я стонал, но в эти моменты сознание меркло, и я не отдавал себе отчет.

Ещё через какое-то время обстановка вокруг поменялась. Я очнулся в другой палате, стены казались ровными, как гладь замёрзшего озера. Потолок такого белоснежного оттенка, что слепил глаза до рези. На окне модные, не иначе, шторы с узором. К этому времени я уже мог немного поднимать голову, рассматривая палату и себя, укутанного простынёй. В палате имелись шкаф, какая-то аппаратура непонятного назначения, стол, стулья, тумбочка и маленький холодильник, на котором стоял телевизор. Изменился и персонал вокруг. Куда-то делись серые глаза, что меня очень тревожило, врачи поменялись. Тех, кто меня лечил, сменили серьёзные дяди, сорящие непонятными терминами. Они таскали с собой ноутбуки и серебристые кейсы, ходили, впрочем, без масок. Счастья мне это не прибавило, потому что никаких чувств и эмоций в их глазах и лицах не читалось. Просто истуканы. Лишь один, высокий, сухощавый и вечно горбящийся мужчина лет шестидесяти, с богатой, чёрной не по возрасту шевелюрой и острыми чертами лица, проявлял ко мне неподдельный интерес. Он часто сидел рядом, разглядывая то меня, то какой-то аппарат, к которому я был подключен, что-то строчил в блокноте карандашом, в отличие от коллег, которые без "лэптопов" никуда не ходили. Он даже разговаривал со мной, но я в ответ молчал. Его заумные речи мне не нравились, да и грустно было почему-то. Помимо врачей стали появляться другие лица. Под видавшими виды халатами, накинутыми на плечи, я смог рассмотреть форму чёрного цвета с шевронами и погонами. Полицейские, конечно же, куда уж без них. Значит, произошло со мной что-то из ряда вон выходящее и подпадающее под статьи Уголовного Кодекса, не иначе.

Наконец, настал день, а судя по свету за окном, стоял именно день, когда в палату вошли трое. Женщина в возрасте, невысокая, с тёмными мешками под глазами от постоянных слёз. Мужчина чуть старше, почти седой, но без залысин, здоровенный и монументальный. Его взгляд облечён спокойствием, но в глубине чувствовалась тревога. Третьим оказался парень чуть выше мужчины, тоже немаленький, крепкий здоровьем и абсолютно рыжий. Точнее, настолько тёмно-рыжий, что цвет этот граничил с каштановым. Все трое пришли в халатах, с пакетами, в сопровождении того сгорбленного тощего врача. Он провёл гостей ближе ко мне, любезно принёс стулья, а сам застыл за их спинами, внимательно глядя на меня.

Я знал, что это моя семья. Честно, я пытался их вспомнить, вспомнить моменты жизни, с ними связанные, имена, что-то ещё, но та часть моей жизни оставалась в тени. В пустоте. И всё же я знал, что это мои мама, папа и брат. От этого на душе стало теплее. Отец и брат расселись, а мама обняла меня и сквозь слёзы что-то долго причитала. Я чувствовал, как её горячие слезы текут по моей щеке. Мне тоже хотелось плакать, но отчего-то не плакалось. И ещё я не мог разобрать слов, но, немного сконцентрировавшись, всё же привёл в порядок свои ощущения и восприятие окружающего.

- Сыночка мой, бедненький, - причитала мама, продолжая реветь. – Что они с тобой сделали, гады. А похудел как. Ручки совсем худые стали, лица на тебе нет.

- Люсь, да успокойся, - раздался за её спиной низкий твёрдый голос отца. Он был до боли знаком, ведь сопровождал меня всю жизнь, но как я ни старался, ни одного воспоминания в моей голове не всплыло. А отец продолжал. – Мясо нарастёт. Главное, выкарабкался оттуда.

- Меня настораживает, что ваш сын пока не говорит, - это послышался голос врача. – Хотя речевые центры в порядке, восстанавливается он после таких тяжёлых травм быстро. И это очень странно. Потому мы и заинтересовались вашим случаем.

Какой случай? Кто такие «мы»? Я ничего не понимал из речи врача. Или не просто врача. Мама же продолжала плакать, что-то говоря. Она находилась совсем рядом, а я больше не мог смотреть на её слезы. Сердце разрывалось. Поэтому я собрался с силами и еле слышно прошептал.

- Всё хорошо, мам…