Волошина в Коктебеле был «одним из культурнейших центров не только России, но и Европы»[6]. Дом был задуман как тихое убежище для работы и как гостеприимная колония «для бродяг» — поэтов, художников, артистов, музыкантов, друзей, устремляющихся в летние месяцы на юг, к черноморскому солнцу.

Дом поэта построен как центр коктебельского пейзажа. Волошин всегда искал и отмечал соответствие архитектурных форм окружающему ландшафту. Многогранность и многоплановость окрестных гор, их резкие контуры перекликаются с многоплановостью и пересеченностью крыш, этажей, балконов, лестниц, гармонично сливаясь в одно целое — Дом поэта и художника, мыслителя и неутомимого работника.

Через Дом поэта за несколько десятилетий прошло много выдающихся людей, деятелей культуры. У Дома есть своя история, и думается, что найдется труженик, который расскажет о тех, кто пользовался гостеприимством хозяина, жил и творил под его надежным кровом.

С 1906 по 1914 год Волошин большую часть времени проводит в Петербурге и в Москве. Все летние месяцы он в Коктебеле, много странствует по горным тропам Восточного Крыма. В этих странствиях зародились стихи, вошедшие в цикл «Киммерийские сумерки» (1907—1909) и «Киммерийская весна» (1910—1914).

Волошин — непревзойденный певец Восточного Крыма, Киммерии, как он любил называть эту часть полуострова, лежащую между Керчью и Судаком. Край, представляющий исключительный интерес для геолога, археолога, историка, занимает Волошина — поэта и живописца. В его стихах и акварелях почти с документальной точностью отражены суровые солончаковые степи, выжженные южным солнцем предгорья, титанические нагромождения скал и отвесные обрывы Карадага, правильные полукружия бухт и бухточек. Но Волошину чуждо натуралистическое воспроизведение виденного: каждый пейзаж в слове и в цвете раскрыт через внутреннее состояние, освещен его пониманием окружающего мира. Волошин не только отражает виденное, но и выражает многообразие своего видения, далекого прошлого и настоящего Киммерии. Реалистически четко воспринимая ландшафт, радуясь краскам, звукам, Волошин славит неиссякаемость жизни. Волошинские акварели глубоко поэтичны. Его пейзажи, как и киммерийские стихи, исполнены трагической патетики, — в своем глубоком оптимизме, в своем утверждении торжества добра и сыновней преданности родной земле.

Если в ранних стихах Волошин не мог обойтись без расточительного изобилия эпитетов, драгоценных каменьев, шуршащих шелков и пышной парчи, то со временем его поэзия становится строже и точнее, эпитеты и метафоры не заслоняют конкретных предметов и явлений.

За две недели до начала первой мировой войны Волошин выехал из Коктебеля, через Одессу, Будапешт, Вену в Швейцарию, в Дорнах, где представители воюющих стран, объединившиеся вокруг Рудольфа Штейнера, начали постройку Иоаннова здания, или Гетеанума, храма, символизирующего объединение религий и наций. В этой работе, кроме Волошина, из русских писателей принимали участие Андрей Белый и Ольга Форш.

Идеалисты-пацифисты, объединившиеся в мистическом братстве, наблюдали по ночам с лесов строящегося Иоаннова здания далекие зарницы жесточайших боев на севере от Базеля по берегам Рейна и мучительно искали выхода из трагедии, охватившей Европу, но смогли только отгородиться от пылающего мира хрупкими стенами своего причудливого храма, только уйти в себя. В это время, в той же части Швейцарии В. И. Ленин пишет набросок статьи «Европейская война и международный социализм», работает над брошюрой «Европейская война и европейский социализм» и в манифесте ЦК РСДРП «Война и российская социал-демократия» обосновывает лозунг «превращения современной империалистической войны в гражданскую войну».

Не будем сближать пацифизм последователей Штейнера с четкой антивоенной программой циммервальдской левой, поддерживавшей Ленина. Политическая несостоятельность европейской художественной интеллигенции в решении труднейших вопросов международной жизни известна. Вспомним, что именно в эти месяцы здесь, в Швейцарии Ромен Роллан работает над статьями для сборника «Над схваткой» (1915). Позиция, возникшая в первый год войны, нашла выражение в книге антивоенных стихов Волошина «Anno mundi ardentis» («В год пылающего мира»), задуманной еще в Швейцарии и завершенной в Париже в 1915 году (вышла в свет в 1916 г.). Прошло два-три года — и позиция «над схваткой» определила многое в поведении Волошина в эпоху гражданской войны. Как и Роллан, Волошин с первых месяцев мировой войны негодует на бессмысленные и бесчисленные жертвы, возмущается варварским истреблением величайших ценностей культуры. Его стихи и письма этого времени, подобно дневнику Роллана военных лет, воссоздают «историю европейской души во время войны народов».

Мысли, слова, поступки Волошина всегда четко выражали его убеждения, и за правду своего ума и сердца он всегда был готов расплатиться жизнью. Его мужество и смелость сочетались с редкой добротой и великодушием. Он никогда не берег себя и не заботился о своем благополучии.

Как ратник ополчения второго разряда, весной 1916 года Волошин во время очередного призыва должен был вернуться в Россию. Он не захотел стать дезертиром и эмигрантом и кружным путем вернулся в Россию, чтобы уже никогда не покидать родину.

Сохранилось обращение Волошина к военному министру с отказом от военной службы и выражением готовности понести любое возмездие за верность своим убеждениям: «Один и тот же поступок может быть подвигом для одного и преступлением для другого. Я преклоняюсь перед святостью жертв, гибнущих на войне, и в то же время считаю, что для меня, от которого не скрыт ее космический моральный смысл, участие в ней было бы преступлением»[7].

В конце апреля 1916 г. Волошин возвращается в Коктебель, работает над монографией о В. И. Сурикове, переводит стихи Верхарна и пишет акварели. «Вернувшись… в Крым, — писал он в автобиографии, — я уже более не покидаю его: ни от кого не спасаюсь, никуда не эмигрирую. И все волны гражданской войны и смены правительств проходят над моей головой. Стих остается для меня единственной возможностью выражения мыслей о свершающемся. Но в [19]17 году я не мог написать ни одного стихотворения: дар речи мне возвращается только после Октября и в 1918 году я заканчиваю книгу о Революции „Демоны глухонемые“ и поэму „Протопоп Аввакум“»[8].

Годы с 1917 по 1932 — были периодом творческой зрелости Волошина. В «коктебельском затворе» поэт размышляет об историческом прошлом родины, ощущая связь этого прошлого с настоящим и будущим. Тема России, тема истории родного народа становится в творчестве поэта основной. Все помыслы и раздумья Волошина отданы всколыхнувшемуся народному морю, революции, но совершающиеся великие перемены он воспринимает первоначально в образах из истории Руси и русского фольклора.

Новое содержание жизни не сразу выражалось в новых поэтических образах, не сразу укладывалось в новые художественные формы. В конкретно-историческом контексте времени, в пору, когда буржуазная интеллигенция выступала с озлобленными выпадами против советской республики, позиция Волошина была четко отграниченной. В его попытках понять происходящее, всмотреться в образ «святой Руси» (одноименное стихотворение),