три ездки сходили, только напарник при тебе был другой. Нынче, я смотрю, кого-то из совсем молодых в науку дали? Это хорошо, это правильно, молодёжь должна в деле опыт перенимать…

— Подорожную и разрешение на выезд, — оборвала его Торвин голосом студёным, как вода в горном ключе. Напоминание о погибшем в стычке напарнике отнюдь не улучшило ей настроения. Добрыня, кряхтя и охая, покопался в возке, выудил на Маэлев свет две измятые бумажки. Торвин расправила и тщательно изучила каждую, сверила подорожную со своим путевым листом, а груз возка — с приложенной описью.

— Строга наставница-то, — шепнул Добрыня, подмигивая Нароку. Тот только тяжко вздохнул ответ.

Пока Торвин осматривала возок, Добрыня продолжал улыбаться одновременно лукаво и простодушно, всем видом показывая, какой он славный малый, а про себя напряжённо соображал, как быть дальше. Обычно в последний перед хлябью выезд его сопровождал Твердислав, мужик простой и надёжный, как топорище. В подорожную он никогда не заглядывал, описей не сверял, выбор пути предоставлял Добрыне, а на привалах охотно соглашался перекинуться в картишки или хлебнуть домашнего винца. Завершали круг, как правило, заездом к Большому Бодуну, где хозяюшка самобульку ставит весьма забористую и наливает всегда до краёв, не скупясь. Короче, ходка с Твердем предвещала выгоду и даже кое-какие удовольствия. С этой же… гм… козой в подкольчужнике** — лишнего шагу с тропы не сделай. И мешки вон все пересчитала, всюду нос сунула. А у него нынче, как на грех, при себе неучтёнка имеется, да ещё кум велел на Яблочную горку заворотить, которая в подорожной не указана… Может, всё ж не приметит? Или обсчитается хоть разок?

Увы, и приметила, и не обсчиталась.

— Уважаемый, — сказала Торвин, выпрямляясь в седле, — У тебя груз не соответствует описи.

— Как так? — Добрыня изобразил на лице наивное недоумение и нырнул в возок, оставив на улице только тощий зад в залатанных портках, — Где ж недостача?…

В тот же миг со стороны Посадского проулка раздался топот и кто-то громко крикнул:

— А ну стой, гад!

Нарок обернулся. Через площадь, расталкивая народ, бежал молоденький парень, босой и в одном исподнем. А за ним крупными скачками мчался здоровенный мужик, вполне одетый. Выглядел он весьма разозлённым, и притом бегать умел хорошо. Расстояние между ним и полуголым парнем быстро сокращалось. "Воришку ловит? — подумал Нарок, — Нет, скорее, застал кого не надо в постели у своей жёнушки. Или доченьки. Сейчас поймает дурня да намнёт ему бока…"

Однако разгневанный муж (или папаша?) и не думал ограничиться тумаками. Не добежав всего лишь пары шагов до возка торговца, он поймал беглеца за рубаху, рванул к себе и выхватил из ножен кинжал. Подобного непотребства допускать было никак нельзя. Нарок толкнул коня пятками и наехал на обоих нарушителей спокойствия, распихивая их в разные стороны, а заодно древком копья отводя лезвие кинжала. Из-под копыт шарахнулась коза, пронзительно завопила какая-то тётка. Рубаха на парне треснула, оставшись в руках его несостоявшегося убийцы, а сам он, ловко проскользнув под брюхом у коня торговца, собрался уже снова дать стрекача, но наткнулся на Торвин и тут же был пойман за волосы её твёрдой рукой. А позади мужика с кинжалом вдруг возник старший поста у ворот, десятник Забар.

— Оружие в ножны, — сказал он почти ласково, — И ручки держи так, чтобы я их видел.

Мужик люто сверкнул глазами, но подчинился. Попробуй, пожалуй, не подчинись, когда тебе в шею упирается добрая сталь.

Торвин тем временем подтащила "пострадавшего" поближе. Указывая на него, старший поста сурово поинтересовался у мужика:

— Этот юноша причинил какой-либо вред твоему имуществу, здоровью или доброму имени?

— Да этот дрянной…

— Является ли он твоим родичем или домочадцем?

— Упаси Маэль!

— Тогда ты вправе требовать для него княжьего суда. Если причинённый вред будет признан совершившимся, суд установит размер и срок возмещения. Для этого тебе следует пройти в караульное помещение и составить жалобу. Творить же самосуд на улицах посада строжайше запрещено. За нарушение пунктов второго и пятого княжьего указа "Об исправлении нравов и соблюдении общественного спокойствия" тебе следует уплатить в посадскую казну пеню в размере…

Не дослушав, мужик отстегнул от пояса увесистый кошель.

— Надеюсь, этого хватит. Прошу прощения, я погорячился.

И, погрозив парню кулаком, зло добавил:

— Только попадись мне ещё раз по эту сторону Ограды, гнусная рожа, ракшасий сын!

Избавившись (не без выгоды для себя) от одного из участников безобразия, Забар повернулся ко второму. Этому, вероятно, пошло бы на пользу провести пару дней за решёткой, но тогда его пришлось бы сторожить и хотя бы поить, да к тому же, судя по наружности, вряд ли у него водились монеты для оплаты пени. Потому Забар решил не создавать себе лишних забот.

— Ну-с, — сказал он, чуть насмешливо рассматривая парня, — По какому праву ты, обормот бессмысленный, нарушаешь здесь порядок и смущаешь людей видом своих грязных подштанников?

— Вовсе они не грязные, — возмутился юный наглец, — Но если что, могу и снять…

Однако десятник предложения не оценил и сказал строго:

— Отставить. Ты, я так вижу, из Торма сюда шалопайничать пришёл? Вот и вали обратно, за Ограду. На первый раз прощаю, а поймаю вдругорядь — велю розг всыпать. Ну всё. Ворота открыли, Торвин, давай, езжай уже, не задерживай движение. И оборванца этого с собой прихвати.

Так, несмотря на происшествие у ворот и неточности в бумагах, обоз наконец-то оказался за Оградой и неторопливо пополз в сторону леса. У самой опушки Добрыня остановил возок. Пыхтя и вздыхая, он порылся среди поклажи, достал красивый пряник в виде лошадки и зелёную ленточку. С ними в руках торговец зашёл под первые деревья, положил пряник у корней большой сосны, а ленточку повязал на ветку стоявшего рядом деревца, нижние ветви которого были сплошь увешаны подобными подношениями. "На добрый путь," — коротко пояснил Добрыня своим спутникам, хоть они его и ни о чём не спрашивали. Затем тяжело вскарабкался обратно на облучок, повозился, устраиваясь поудобнее. Конь его сам понял, что пора отправляться, налёг в постромки, и возок, скрипя, покатился по Торговой тропе. Старый добрый Каравай не нуждался в указаниях возницы, он знал дорогу так же хорошо, как четыре своих широких, расшлёпанных копыта. Казалось, Добрыня дремлет, уронив вожжи на колени, но это было не верно. Под мерное постукивание копыт он спокойно размышлял о своём: "Эх, постарел, одряхлел Караваюшко… По ровному-то пыхтит, а что будет, как пойдём в гору? В другой раз надо уж Буланку брать."

Товар у Добрыни был по большей части не объёмистый, в