Нарок, любуясь буланой парой, — Жаль только, денег нет ни ящерицы.»

Между тем к хозяину буланых протолкался Добрыня.

— Луч Свитаныч, ты ли? — сказал он приветливо.

— Я, кто ж ещё, — как-то грустно отозвался противный мужик и пожал протянутую Добрыней руку. — Будь здрав, дядька Добрыня. Как сам? Как тётка Ветла?

— Живём помаленечку. А ты, я смотрю, Ястреба продавать надумал? Чего вдруг?

— Я теперь всех продаю, — вздохнул Луч, — Оставлю себе только Золотинку для работы.

— А зачем цены дерёшь? Так-то не распродашься.

— Не хочется отдавать кому попало. Вот если увижу, что человек подошёл стоящий, не дрянь, тогда пойдёт другой разговор. Тебе бы, скажем, и за медяк отдал. Только тебе ведь и даром не надо…

Добрыня участливо потрепал его по плечу:

— Ну, ну… Не вешай нос, конопатый. Я вот ворочусь в посад и шепну кому следует о твоих лошадках пару слов. А ты уж там сам смотри, сгодится тебе мой человечек или нет, и что с него спросить. Добро?

Луч кивнул, и Добрыня сразу перевёл разговор на другое:

— Что мать? Здорова ли?

— Кто ж знает… Она, как отца не стало, сразу ушла от нас на Еловую горку, и Ист её беспокоить не велит.

Добрыня покачал головой:

— Эх, грехи наши тяжкие… Всех, кто к ней приходил, пользовала, а мужа вылечить не смогла…

Луч ответил тихо и зло:

— Это всё отцово упрямство и дурная гордость! Сразу надо было идти к этлам на поклон, а не лечиться втихаря каким-то тухлым сеном и поганками! И Бран, чтоб ему три раза икнулось, в ту же козлиную породу: утёк с хутора тайком, и даже весточек не шлёт.

— Всё это неустройство, — заметил Добрыня, — идёт с того, что ты, друг мой Луч, мягок с ними без меры, что с матушкой своей, что с братом. Домашние большака чтить должны, как Пресветлого Маэля, а не своевольничать. Вот, скажем, мать. Она хоть и ведьма, а по сути своей что? Женщина, существо неразумное, самим Творцом данное мужчине в заботу и воспитание. Тебе бы её забрать домой да к делу какому приставить, чтоб не скучала. А ты? Ах, этл беспокоить не велит… Человек сам свою долю избывает, сам перед Небесными Помощниками за неё ответ держит. Причём тут этл?

Нароку вдруг стало неловко за то, что он стоит и вот так украдкой слушает чужой разговор. А ещё взгрустнулось о доме. Подумалось: как там отец с матерью? Здоровы ли? Добрым ли словом вспоминают своего непутёвого сына? Конная ярмарка разом потеряла для него всю свою занимательность. В невесёлых раздумьях он вернулся к Добрыниному возку и присел на облучок.

У возка стояла сонная тишь. Торвин нигде не было видно. Вольник спокойно спал под навесом, привязав вожжи к ноге. Каравай тоже спал в оглоблях, смешно отклячив нижнюю губу. Тууле похрумкивал сеном из мешка. И тут Нарока как ужалило: Воробья-то нет! «Ракшец. Угнали,» — как-то деревянно подумал он. При ближайшем рассмотрении оказалось, что недоуздок, за который Воробей был привязан к возку, преспокойно висит на месте. Недоуздок — есть, а коня — нет. Надеясь получить хоть какие-то внятные объяснения, Нарок схватил Вольника за шиворот и вытащил из возка, как репку из грядки. Встряхнув его слегка и убедившись, что «репка» способна воспринимать человеческую речь, он грозно произнёс:

— Дрыхнешь? А у тебя тем временем коня свели!

Вольник метнул испуганный взгляд в сторону Тууле, убедился, что тот на месте, и преспокойно спросил:

— Какого коня?

— Моего, вороного!

— Кому надо такое счастье, — отмахнулся Вольник, — Вернут, да ещё приплатят, чтоб ты его назад взял. Вот если б Тууле спёрли — это была бы беда так беда. Торвин за него в два счёта башку откусит.

Нарок понял, что ничего путного от этого дуралея не добьётся, швырнул Вольника обратно в возок и бегом припустил на торжище. Воробей был конь приметный, с крупной звездой и проточиной на морде и в белых носках на всех четырёх, так что Нарок надеялся если не найти его, то хоть узнать о нём что-нибудь от людей. Однако он не успел даже вбежать в ворота. Вольник догнал его и ухватил за пояс.

— Стой! Да стой же ты, длинноногий! На кой тебе конь, если ты сам вот так носишься!

Нарок остановился с твёрдым намерением дать Вольнику в ухо. Тот, видимо, почувствовал это и поспешил сказать:

— Да не угонял никто твоего дурацкого Воробья! У него подкова на передней ноге зашаталась, и Торвин решила сводить его к кузнецу. Видишь? Вон они, у наковальни!

— Так зачем же ты мне голову морочил?

— А что, и пошутить уже нельзя?

Нарок посмотрел туда, куда показывал Вольник и, действительно, увидел Воробья, которому кузнец подтягивал подкову, и стоящую рядом с ним Торвин. Он вздохнул с огромным облегчением, но желание дать Вольнику в ухо почему-то до конца не прошло. Впрочем, это могло подождать до вечера. Нарок вздохнул глубоко, напомнил сам себе, что на дураков не обижаются, и уже вполне спокойно сказал Вольнику:

— Шёл бы ты обратно, к возку. А то там Тууле и Каравай без присмотра.

Примечания:

*Тууле — ветер.

**Ухналь — ковочный гвоздь.

***Криница — мелкий колодец на водяной жиле, яма с родниковой водой.

Люди и нелюди

Как только все завершили свои дела на Задворках и снова собрались у Добрыниного возка, Торвин сразу же торопливо распорядилась выдвигаться.

Обратно шли уверенно и скоро. Унылый вид пустоши стал почти привычным, да и то, что до Задворок удалось добраться без приключений, вселяло надежду на столь же благополучное возвращение к берегам Ночь-реки. И всё-таки Торвин выглядела встревоженной и недовольной. То и дело она бросала в небо напряжённые взгляды, прикидывая срок, оставшийся до темноты, и результаты своих наблюдений явно находила неутешительными. Раз, подъехав к Добрыне, она даже тихонько поинтересовалась:

— Твоя кляча рысью потянет?

— Лучше б не надо, — ответил Добрыня и для ускорения хода спрыгнул с возка.

Торвин нахмурилась и снова пристроилась в хвост обоза.

Небо понемногу расцвело закатными красками, под соснами начала сгущаться вечерняя мгла. Задворки давно исчезли из виду, а до поворота в лес было всё ещё далеко. Вдруг Добрыня, натянув вожжи, остановил Каравая и тихонечко сказал: "От ведь! Принесла нелёгкая…" Все глаза разом обратились к пустоши. По полегшей сухой траве вдоль дороги неслышными шагами шло существо в серебристо-сером плаще. Лица его не было видно из-под глубокого капюшона, зато глаза светились волчьей зеленью, хищной, недоброй. Странная тварь явно