class="p1">— Не смешно, — строго сказал ему Добрыня, — Тут не в девке ведь была корысть. С ней в приданное хороший кус шёл, а откуп сулили и того лучше: клин пахотной земли между Стрынью и Ореховым оврагом, на который Лисы уже давно зарились, а Барсуки не уступали.

У Вольника, слушавшего рассказ Добрыни самым внимательным образом, глаза стали, как плошки.

— Это что же получается, они её продали, что ли? За землю? Вот ракшасы! Я б от таких тоже сбежал!

— Сам подумай, что важнее: баловство или благо для всего хутора? Как думаешь, если посулят родителям за твою невесту столько добра, что их хутор враз надолго из нужды выйдет, станет она тебя, песпортошного, ждать? А сам ты? Неужто затеешь перечить отцу, если он велит тебе взять девку, приданное которой сделает тебя хозяином справного хутора?

— Нет, заставлять нельзя! Мы с Камышинкой…

Добрыня посмотрел на парня снисходительно, легонечко толкнул его ладонью в плечо.

— Зелен ты ещё о таких вещах судить. Ну, а Старый Лис — он ведь на то и лис: шум поднимать не стал, спихнул за Барсука другую из своих девчат.

Глаза у Вольника стали ещё больше, хоть прежде казалось, что это уже невозможно.

— А жених куда смотрел? Он что же, не заметил, что ему другую девчонку подсунули?

— Он её до свадьбы ни разу не видал, ни подменную, ни настоящую. Да и какая ему разница? А Старый Лис, конечно, о тех делах молчит молчком, и прочим своим помалкивать наказал. Только сердце ведь не камень, и кровь не водица. Скучает по беглой дочке, но сам, ясное дело, в Грязнополье сходить проведать её не может, только вот так, тайком подарки шлёт…

— Не понимаю. Чего он притворяется, если все вокруг знают правду?

— Ну, как знают… Шепчутся. В глаза-то, конечно, никто ничего сказать не посмеет. Так и кличут жену Молодого Барсука тёткой Онхой, хоть на самом деле она вовсе не Онха, а Марыся.

— Нет, всё равно ничего не понимаю, — пробормотал Вольник себе под нос, спрыгнул с возка, обогнул неспешно плетущегося Каравая и пошёл догонять Торвин. Было видно, что вся эта история неприятно задела и раздосадовала его. А Нарок, рассматривая крепкую, прямую спину Вольника, наблюдая за тем, как легко ступает он по тропе, даже мельком не глядя под босые ноги, вдруг почувствовал неясное беспокойство. Что-то с этим красивым и шустрым парнем было сильно не так. Но что именно? Этого Нарок пока не мог себе объяснить.

Следующая стоянка планировалась в местечке под названием Кустецы. Торговая тропа понемногу удалилась от речного берега, пошла под уклон, и светлый сосновый лес по обочинам сменился колючими зарослями. Лишённые листвы ветки со всех сторон сплелись в затейливое кружево, морочившее глаз и почти не дававшее тени. Око давно скрылось за тучами, но тяжёлая, душная жара и без его помощи превратила воздух в густой кисель. Конские шеи и бока потемнели, на спине Добрыниного зипуна проступило мокрое пятно. Лицо Торвин раскраснелось и блестело капельками пота. Один только Вольник шёл бодро и, похоже, не испытывал никаких неудобств. Добрынину рубаху он давно снял и топал себе в одних полосатых портках, закатав их до колен. Завистливо покосившись на него, Нарок стащил с головы шлем и мокрый от пота подшлемник, взлохматил прилипшие к голове волосы.

— Шлем на уши, — тут же резко рыкнула Торвин.

Нарок со вздохом повиновался, но всё же сказал:

— Я всего-то на чуточку…

В ответ Торвин глянула так, что нудить сразу расхотелось. Ровно как и снимать шлем.

Уже через миг оказалось, что Торвин была права. С куста на рукав Нароку вдруг свалилась восьминогая тварюшка размером с мышь, вся состоящая из панциря и зубастых челюстей. Подскочив от омерзения, он щелчком спровадил гадинку обратно в кусты и осторожно покосился на Торвин: заметила ли? Заметила, конечно, но злорадствовать не стала. И то хорошо.

— Недоросточек, — охотно пояснил Добрыня, — Зубатки к концу суши обычно с поросёнка вымахивают. Но попадаются и вот такие, и даже помельче, навроде клеща… Хотя обычных клещей тут, конечно, тоже с избытком.

Нарок с трудом подавил желание немедленно начать чесаться и дал себе слово на первой же длинной стоянке как следует проверить и волосы, и рубаху изнутри. А может, даже разжиться капюшончиком, как у Торвин. А у Добрыни хмуро спросил, кивая на Вольника:

— Этого-то почему за голые бока ни одна зараза не кусает?

— Потому, что я здесь свой, а ты чужак, — со смехом отозвался сам Вольник.

Добрыня посмотрел на шутника укоризненно и ответил:

— Да потому что дурень. Дурни — они сплошь несъедобные, это даже зубатке понятно.

У Вольника Добрынины слова вызвали только новый приступ хохота.

— А если серьёзно, — добавил Добрыня уже для Нарока, — он же настойкой пижмы натирается. Ты разве не чуешь, как от него пасёт?

В Кустецах народу собралось поменьше, чем у Лисьих Нор, зато именно здесь в маленьком торговом караванчике случилось пополнение: один из пришедших на торжок мужиков возвращался из Занорья домой, на Марь, и попросился пристать к обозу.

Звали нового попутчика дядька Зуй, вместе с ним шли две его дочки, Омела и Тиша. Разглядывая их украдкой, Нарок только вздыхал: девушки напоминали два бесформенных рогожных кулька. Различить сестёр между собой можно было разве что по тому, что старшая, Омела, ростом оказалась чуть повыше. Нарока обе явно робели: поймав на себе его взгляд, тут же отворачивались, прикрывали лица концами платков и тихонько хихикали в кулачки. "То ли дело посадские девки, — печально думал он, — Те лиц не прячут. И носят красивые платьица, а не мешки для репы, у которых не разберёшь где перед, где зад…" Все эти наблюдения неизбежно возвращали его мыслями к Ханечке, красавице, весёлой хохотушке и певунье, дочке посадского корчмаря. Расстроится ли она, узнав, что свидание нынче не состоится? Станет ли ждать его или найдёт себе дружка с работёнкой попроще, которого не ушлют в любой миг за сто вёрст зубаток кормить? Такие, как Ханечка, всегда у парней во внимании, она если захочет, вмиг найдёт себе того, кто станет её угощать крендельками и водить под ручку к фонтану. И танцевать с ней в Щедрец у костра. И целовать в медовые губки в потёмках на заднем дворе.

В отличие от молодого патрульного, Вольник никакими печалями и дурными мыслями не мучился. Вместо этого он мухой сгонял в лес и вернулся с пригоршней орешков, которыми тут же прикормил обеих девчонок. Видно, и впрямь он был в лесу