нашего и душ ваших губительно. Нет в нас согласия — человек на человека волком голодным смотрит. Мне это, господа, решительно не нравится! Но с вас спрос маленький, а посему, Евстафий, в самом деле передавай дела своим да собирайся.

Владимир не совладал с собой и явил на лице победную ухмылку, почти сразу, впрочем, стертую. Не повезло — я заметил.

— В Николаевской губернии городок есть прибрежный, на Желтом море, в юго-восточной оконечности Квантунского полуострове. Ныне он зовется Порт-Артур, там три десятка лет назад капитан английский погиб, Артуром звали — отсюда название. Китайцы его под базу морскую готовили, да не успели. Мы тем же займемся, но это — потом, а пока быть Порт-Артуру главным торговым портом в тех краях. Тебя, Евстафий, мы туда градоначальником отправим. К военным лезть не надо — у них свои задачи, у тебя — свои. Основная — присматривать за порядком в торговых делах. Другая, но для нас важнейшая — стараться крестить оставшихся там жить китайцев.

Епископ подобрался:

— Это в двуперстых-то крестить? Ваше Императорское Высочество, нехорошо это! Этих вот, — окинул взглядом староверов. — Почему не любят? Потому что своих везде тащат. Один лавку открыл, глядь — через пять годков уже десяток. А ежели двуперстые китайцы заведутся? Да они весь Дальний Восток оттяпают!

— Евстафий, что будешь делать, если твои единоверцы да китайцы предложат от Империи отделиться? — спросил я.

— Известно, что — я таких сам удавлю, греха не побоюсь! — перекрестился купец.

— Там же флот Тихоокеанский, батюшка, — ласково улыбнулся я епископу. — Пока мелкий, но мы его приращивать будем. Войска ни староверам, ни тем паче китайцам не подчиняются. Подчиняются они Империи! Их там уже сейчас хватит бунт задавить, а дальше группировка еще увеличится. Так что, батюшка, — стер улыбку с лица. — Про «отделение» больше речи не заводи, а то решу, будто тебе оно одному и надо.

Владимир с выражением великомученика на лице поерзал на стуле.

— Город в честь англичанина нам в Империи не нужен, — вернулся я к основной теме. — Переименуем в «Евстафьевск».

Епископ скорбно покачал головой, купец возрадовался:

— Не подведу, Георгий Александрович!

— Не подведешь, — кивнул я. — Крепок в вере, побольше бы таких, — покосился на Владимира, заставив того поморщится.

Задрало это человечество! Любая сфера жизни превращается в ресурс, вокруг которого тут же образуются «интересанты», которые этот ресурс пользуют к своей пользе и ОЧЕНЬ не хотят допускать к нему других. Церковь богата, церковь владеет немалыми наделами, церковь не платит налогов, церковь устанавливает монопольные цены на комплекс оккультных услуг, от которых в эти времена никуда не деться. Крещение, свадьба, погребение — все это документально фиксируется попами, и гражданин Империи ни родиться, ни жениться, ни помереть без ее участия не может — «тугамент»-то поп оформляет, и за это, собака такая, берет «добровольное пожертвование в установленном порядке». Не всегда, конечно — с голытьбы что возьмешь? Краюху хлеба принес, на семейный праздник пригласил, и то хорошо. Но это же меньшинство.

— Родился человек, сие радость для всех великая — новая душа в мир пришла! — принялся я давить взглядом Владимира. — А за крещение поп подарков требует. Да он первый должен от счастья плясать — паства прирастает, а с нею и мощь нашего Отечества. Мы, господа — оплот православия, вон там, — указал на Запад. — Доигрались, ишь чего удумали, «чья власть, того и вера». Это ж чистой воды еретики! Там, — указал на Юг. — Магометане, эти получше, ибо их Аллах «резать неверных» не завещал, а напротив — велел уважать и заботиться о «людях книги», в числе которых и мы. Тоже, получается, в еретичество впали. Там, — указал на Восток. — Вообще черт ногу сломит, все перемешалось за тысячи лет. Пес с ними, это азиаты, у них свой взгляд на мир и свои особенности, исправить которые мы не сможем, но для нас они вреда не несут — слишком они там друг дружку ненавидят. Только с Севера еретиков и нету — там медведи белые живут, да дивный зверь «тюлень», твари Божии к еретизму не склонны. И вот наш крестьянин, который, даром что неграмотен и больше всего на свете о поле своем печется — что правильно, ибо труд его в высшей степени богоугоден — сердцем недоброе чует. Враги кругом, и так уже много веков. Чует он тоску, чует — тьма наступает, и в церковь идет. У него денег-то после податей да продажи урожая рубля три осталось до весны, а приходится свечку за две копейки купить, за крещение наследника выложить пятьдесят, да за венчание старшего ребенка — от восьми рублей. Получается — Империя с крестьянина деньги податями тянет, попы тянут, исправнику подарки дарить надо, а вокруг, на тысячи километров, мир в еретичестве утопает.

— Гнева в вас много, Ваше Императорское Высочество, — пожурил меня Владимир. — Господь — в небесах, да на Земле-то люди. И Церкви служат люди. Им что, с голоду помирать? И нет в Церкви крохоборов, с понимаем все, ежели человек за обряд дар принести не может, так отслужат.

— Зашел я в храм Тобольский, — откинулся я на стуле. — А там, значит, бумажка висит, прямо у входа, на виду стало быть. За службу по покойному, мол, благословляется рупь за взрослого человека и пятьдесят копеек за маленького. Это, батюшка, как рассчитывали? По весу?

— По грехам, — буркнул он.

Обиделся.

— И еще приписочка на бумажке той — мол, от половины до рубля, это в церкви отпеть. А ежели со всем усердием в последний путь покойного проводить, от церкви и до кладбища, уже десять рублей «дарить благословляется». Это что же, спасение более качественным будет? Господь шаги посчитает, да усердие поповское? Или вы типа артистов бородатых — состоятельного человека одним обычаем хороните, бедняка — другим, типа как за ваши деньги и споем, и спляшем чего надо?

— Смирите гнев да обиду, Ваше Императорское Высочество, — мягко попросил Владимир. — Бумажка бумажкою, да только по всему Уралы ныне и крестят, и отпевают