плохо: лежа на перинах под одеялом в кровати с балдахином, он тяжело дышал, потел лысиной и лицом и смотрел на нас мутными глазами, вымучив слабую, но очень душевную и любящую улыбку. Стоящий на прикроватном столике пузырек с надписью «Лауданум» объяснял мутность взгляда в полной мере, и я никоим образом не осуждаю Александра за «бесово зелье» — перелом шейки бедра очень болезненный, и остаток своих дней Императору придется учиться жить с болью. Что ж, если обрубить остатки человечности, такой расклад вполне приемлем и даже, прости-господи, полезен — от Александра мне нужны только подписи в подсунутых мною бумагах, и в опиумном дурмане «закорючку» он поставит еще охотнее — чисто на доверии, не желая вдаваться в нюансы. О двух концах палочка, и мне придется как следует поработать с имеющими доступ к «телу», чтобы императорская подпись не появилась там, где не надо.

Императора наблюдали аж четверо лейб-медиков — сопровождавший нас в Путешествии и типа вылечивший меня Алышевский среди них был, как бы продемонстрировав собственный карьерный рост — допущен к Самому, а значит жизнь удалась. Доктора поклонились, и, повинуясь кивку Дагмары, покинули спальню. Дверь за ними закрылась, и на меня, что называется, накатило — нифига себе, это же настоящий русский царь передо мною! Последний нормальный Романов, даром что сломался, даже в таком плачевном виде вызывал у меня странный для выросшего в «прогрессивные» времена человека трепет. На подгибающихся ногах я пошел к кровати.

— Здравствуй, Георгий, — слабым голосом поприветствовал меня Александр. — Прости, что не могу встретить тебя как должно.

Он вытянул руки, я послушно нагнулся, и мы обнялись. Самое время подпустить нервную шуточку:

— Как должно — это у Триумфальной арки?

Царь фыркнул — оценил, получается:

— Каждый шаг у них триумф. Каждая фраза — Высочайшее повеление.

Александр разжал руки, я выпрямился и уселся на освобожденный лейб-доктором стул, глубоко вдохнул и начал рассказывать:

— Папа, мама, Константин Петрович, я должен вам признаться — в тот день, когда я заболел и ударился головою о кровать, я очнулся совсем другим…

Монолог был долгим, и я выкладывался так, как никогда в жизнь — плакал, заламывал руки, намеренно-легкомысленно шмыгал носом, как бы показывая, что я вообще-то двадцатилетний пацан-«запаска» и мне очень, ОЧЕНЬ тяжело. На Марию Федоровну это оказало впечатление — начав тихонько плакать почти в самом начале, она продолжила делать это до самого конца. Александр удар держал лучше, на его лице проступал напряженный мыслительный процесс, которому, казалось, совсем не мешал лауданум. Когда я закончил, воцарилась пауза. Мария Федоровна обнимала меня за плечи, Победоносцев утратил «покер-фейс» и смотрел на меня с подозрением — а не бес ли в Георгия вселился? То-то он такой весь побеждающий и за свободу вероисповедания — чистой воды Лжепророк.

Приняв решение, Император окинул нас тяжелым взглядом:

— Никто и никогда не должен об этом узнать.

Это понятно — «увечный», а то и «слабоумный» цесаревич никому не нужен. Да, моя «адекватность» многократно подтверждена делами, но кого и когда это волновало? Припишут мне за спину «серого кардинала» — Барятинский, например, в силу возраста и чина вполне подходит — а я потом доказывай, что не верблюд.

— Что за ужасная череда бед свалилась на нашу семью⁈ Мальчик мой! — всхлипнула Дагмара, прижав меня к себе плотнее. — Я даже не представляла, насколько тебе было тяжело и страшно! Хвала Господу, что Никки мог поддержать тебя в самые страшные часы! Не переживай — мы сохраним твой секрет.

Это хорошо, но недостаточно.

— Есть и еще кое-что, — продолжил я. — Владимир Анатольевич, простите, но могу ли я попросить вас оставить нас? Прошу вас, не считайте это недоверием, просто есть вещи, о которых должно знать как можно меньше людей.

— Владимир Анатольевич, это — семейное дело, — продублировала нормально Дагмара.

— Князь, я в высшей степени признателен вам за все, что вы сделали для моих сыновей, — прикрепил Высочайшую похвалу Александр.

— Рад стараться, Ваше Императорское Высочество! — козырнул Барятинский и свалил.

— Когда Никки погиб, я много молился за упокой его души и просил Господа направить меня, — поднявшись со стула, я вынул из ножен положенную мне по регламенту шашку.

Победоносцев закаменел лицом и на всякий случай приготовился.

— И Господь откликнулся за мои молитвы, — продолжил я, обхватил лезвие свободной рукой и резко провел по нему.

— Жоржи! — испуганно воскликнула мама.

Пара капель крови сбежали по лезвию и испачкали ковер, я отпустил лезвие и показал рану, которая почти сразу перестала кровоточить:

— Мои слова могут показаться гордынею, но у Господа есть для меня план.

Вытерев рану платком, показал розовую полосу, которая через пару часов рассосется:

— И в мудрости своей он сделал так, чтобы следующего Наследника убить было очень сложно.

Немая сцена, занавес.

Глава 4

Удивительной силы человек Александр — ослабленный переломом и сотрясением мозга, одурманенный опиумом и моими стараниями испытавший чудовищный, двойной шок, он до самого рассвета рулил последовавшим после «исповеди» разговором, засыпая меня вопросами, несколько раз прерываясь на молитвы — в них я само собой деятельно участвовал — и вырабатывая для меня и остальных линии поведения в свете открывшихся фактов.

Началось это долгое обсуждение необычно — с острого приступа религиозного экстаза матёрого мракобеса Константина Петровича Победоносцева, который вогнал моих Августейших родителей классическим приемом «чмокни цесаревичу сапожок». При этом лицо его выражало щенячий восторг, глаза за очками сияли и набухали слезами, а задыхающееся от захлестывающей душу благодати нутро исторгало дрожащие, сбивчивые слова:

— Помазанник! Грядет Великая Россия! Счастье-то какое, Господи! Всегда знал, всегда верил! Спасибо, Господи!

В высшей степени довольный обретением верного до фанатизма, нереально авторитетного и значимого союзника, я наклонился и за плечо поднял обер-прокурора Святейшего Синода на ноги, сопроводив нарочито-простецким, но передающим сердечное расположение и уважение, обращением:

— Встань, дядька. Негоже наставницу будущего Помазанника по полу ползать.