– Я только… – говорить под прицелом Анькиных изобличающих глаз чудовищно сложно, – …хотела убедиться, что он в порядке.

– Ага, – она беззаботно кивает, и сама облакачивается на подоконник, – понимаю. Все-таки важная страница твоей жизни.

– Не говори так, – прошу шепотом, – у меня все серьезно с Кириллом. А Ройх…

– А от Ройха у тебя мелкая, – Анька пожимает плечами, – Кать, говорю же, я понимаю.

– Правда?

– Более чем.

Мне надо бы успокоиться, а я – испытываю чувство глубокого внутреннего дискомфорта. Такое ощущение, что в меня все тыкают пальцем и изобличают, изобличают, изобличают.

Да было бы в чем!

Мне вообще на него плевать!

Я распахиваю шкаф, деловито шарясь глазами по полкам. Так, что из этого можно надеть на ужин с женихом и старой подругой, которую я тыщу лет не видела?

Ага.

Вот бы мои глаза еще желали фокусироваться на шмотках! Вообще бы все пучком было. Глаза так и норовят сползти обратно к окну. Туда, где все еще запаркована своим вторым размером Капустина.

– Ну и что? – спрашиваю шепотом.

– Сидит на лавочке, – спокойно откликается Аня, – баба какая-то к нему подходила. Послал её явно. О, встал. К машине идет.

Я перебираю блузки на плечиках, абсолютно не разбирая, ни цветов, ни ткани, ни формы. И минуты тянутся бесконечно мучительно.

– Отъезжает, – наконец буднично роняет Капустина и, отворачиваясь от окна, запрыгивает на подоконник. Смотрит на меня критично.

– Что? – я вытягиваю из шкафа первую попавшуюся юбку и прикладываю её к себе, будто прикидывая, не надеть ли.

– Дорогая, под эту юбку не наденешь чулки. Только рейтузы. И мусор в этом дивном наряде пойдешь выносить.

– Капустина, не перебарщивай, – хмуро бросаю на неё косой взгляд, – нормальная юбка.

– Ладно, нормальная, – невозмутимо откликается Анька, – но точно не для ужина с роскошным красавчиком, который смотрит на тебя глазами влюбленного щенка.

Я вздыхаю. Запихиваю злополучную юбку обратно в шкаф. Она, к слову сказать, какая-то заговоренная. Три раза её пыталась выкинуть, и все три раза что-то да спасало эту тряпку от моей расправы. В этот раз она даже попала в нашу поездку в Москву, причем исходя из показаний всех причастных к поездке – юбку в мой чемодан запихнула Карамелька. Не знаю, из каких соображений. Возможно, потому, что мы в ней как-то рисовали и заляпали всю юбку отпечатками разноцветных ладошек. Каро теперь считает, что это самая красивая вещь у меня.

– Это?

Из шкафа появляется яркая красная юбка, с тремя рядами пышных оборок. Вопиюще короткая, но… Я ж в ней с женихом ужинать буду, а не с командой озабоченных футболистов.

– Другое дело! – Анька одобрительно кивает, и пока я зависаю над подбором подходящей блузки, беспечно спрашивает.

– А почему собственно с Ройхом у тебя такой трындец?

Мои пальцы предательски замирают от звучания фамилии, Которую-Нельзя-Называть, но я к своей радости – быстро справляюсь с этим ощущением неприятного ступора.

– Ну, а с чего должно быть по-другому? Мы всегда собачились.

– Не всегда, – насмешливо возражает Капустина, – я помню, целый семестр кое-кто ему в рот смотрел, и курсачи свои до запятой вылизывал. Лишь бы Юлий Владимирович похвалили-с.

– Наивная была. Идиотка, – выдыхаю с душой, выдергивая из шкафа ворох вешалок с блузками. На месте буду разбираться!

– Кать, вы ведь из-за меня ругались, – мирно замечает Аня, склоняя голову набок, – из-за того что мне показалось, из-за того что я тебе наплела, из-за того что я к нему пыталась в штаны залезть. Но мы ведь уже выяснили, кто идиотка в этой истории. Так почему со мной ты сейчас разговариваешь, а ему – прилетело шокером?

– Знаешь, у меня было время подумать над всей этой ситуацией, – отрывисто произношу я, – и ко всему выходит, что хоть ты и облажалась, а по сути – была абсолютно права. Мне не стоило с ним связываться. У нас не было шансов на старте. Слишком разные.

– Ну, да, охренеть какие разные, – Анька снова фыркает, подтягивая колено к груди, – оба, пиздец, умные, оба повернуты на архитектуре, и не спорь – ты же маньячка, ты можешь вообще не работать, а ты прешься учиться! Думаешь, я не поняла, на кой тебе диплом по неполной вышке? Я же сама переводилась.

– Коэффициент интеллекта не делает из мудака отличного парня. Просто мудак с айкью – умный мудак. И только-то.

– Кать, ну не звезди, – Анька встряхивает головой, – я же тебя как облупленную знаю. И поверь, нихрена ты за три года не поменялась. Давай колись, почему вы разбежались? Про что я не знаю?

– Что ты не знаешь, у преподов своих на журфаке спрашивай, – огрызаюсь я негромко, но под прицелом проницательных капустинских глаз сдаюсь и пожимаю плечами.

– Все на поверхности. Ты ведь знаешь про видео с моим выступлением в стрип-клубе?

– Которое слили тогда? – Анька щурится, припоминая. – Да, припоминаю. Его правда удалили быстро, Ройх из-за него чуть мудня-сисадмина по коридору не размазал.

– За то, что удалили? – кривлю губы с рвущейся наружу неприязнью. Я сомневалась, очень сильно, но… Неужто все-таки причастен?

– Да нет. Удалили его и так. Ройх хотел узнать, какая гнида была источником видео.

Что-то где-то внутри меня холодеет.

Оптимистичная дура внутри меня подбоченивается.

«А я говорила!»

Заткнуть бы ей рот, да, жаль, нечем!

– Ну и что? Узнал? – спрашиваю, будто бы между делом.

– А то, – Анька улыбается так радостно, будто вспоминает, как Дед Мороз ей на праздник самые красивые коньки подарил, – и обоих придурочных голубков в травму отправил.

А вот с этого момента я, пожалуй, попрошу рассказывать медленно. И желательно с пояснениями!

– Голубки?

– Ага, наша сладкая парочка, Костер и Сухов, – Анька улыбается как человек, который абсолютно доволен своей осведомленностью, – эти дятлы-неразлучники, которые очень на тебя обиделись.

– Костров? – повторяю удивленно. Нет, конечно, я помню этого придурочного выщерка, помню, как он выбесился, когда я его отшила и он проигрался, но…

– Он что, знал, где я работаю?

– Ну, тут я тебе стопудовой информации дать не могу, – Анька покачивает головой, – знаю только, что на уровне слухов тогда ходило. У Костра наркоту нашли. И говорят, снабжал его этой красотой твой братец. Он и сболтнул как-то, что сестра – сучка редкостная, мужиков в стрипбаре доит, а ему не отстегивает. Что-то такое.

Боже, как хорошо мне дышалось все это время.

Свободно! Чисто! Свежо!

Три года от старшего братца не было ни слуху, ни духу. Ему влупили аж пятнадцать лет за хранение и распространение, насколько я знаю. Он на связь не выходил. Хотя мама написала ему четыре письма, и даже посылала деньги – какие-то такие суммы, которые мне не жалко было выкинуть.