ему не было; но он отравляет ядом, который собирал в себя долгие-долгие годы — всю жизнь. «Глупая, никчемная девчонка, ты никому не нужна, зря ты пришла в этот мир, уходи, уходи!..»

«Терпи! — Вик сжимает плечи, не давая Арине отступить и сбежать. — Хотела же быть сожранной!»

Арина терпит — цепляясь за лапу и дрожа, словно в лихорадке. Рядом с ней, упрямой до скрипа зубов, Вику самому спокойнее и легче. Кажется, кое-что он все-таки теряет, но вовсе не человеческую часть — страх ее потери.

Наконец панцирь боли дает трещину, разваливается на тяжелые каменные куски — фраза «точно гора с плеч» отлично сюда подходит. Вслед за ним слетает шелуха волнения и прочих сиюминутных эмоций: о чем переживать здесь, в темноте и пустоте? Затем сползает то, что наслаивалось на человеческую суть долгие годы, с самого рождения: имя, возраст, успехи и провалы, восприятие себя как маленькой клеточки в организме общества. Остается ядро, сердцевина — единственное, что неспособна отменить даже смерть. И дрожь наконец отступает.

Вик обнажает в улыбке шакальи зубы: «Как тебе?» То, что называлось Ариной, сияет в ответ; и не нужно слов, Вик всем собой чувствует спокойствие, восторг и пьянящее чувство свободы.

Теперь главное — вывести обратно так, чтобы нужное приросло, а лишнее — не прилипло.

«Верь мне, — просит Вик. — Верь и следуй за мной». И сжимает руку — крепко-крепко.

Когда ты сам — порог, сам — дверь, сам — переступающий через себя, надо уметь… Да много чего надо уметь!

Осторожно, почти не дыша — и в то же время дыша всей своей тенью, — Вик выводит ту, что называлась Ариной… называется Ариной… потеряла отца… сбежала из дома… позвонила в агентство… — Вик выводит ее в человеческий мир. Соединяется в одну-единственную хтонь, принимает человеческий облик и легонько встряхивает Арину за плечи:

— Эй, просыпайся.

Интересно, проснется ли вместе с ней потенциал проводника? Когда обнажаешь самую суть, столько интересного может произойти!

— Значит, это и есть пожирание?

— Смерть, — кивает Вик, отпивая из кружки. — Перерождение. Трансформация. Знаешь Таро?

— Тринадцатый аркан, — вспоминает Арина. — Смерть, которая дверь.

— Именно. И как ощущения?

— Кажется, с меня содрали шкуру. — Кружка вздрагивает у Арины в руках. — Сотни шкур.

— Зато ты под ними очень красивая, — серьезно замечает Вик. — Люди, избавившиеся от всего лишнего, прекрасны. Сколько лет жру — никак не привыкну.

Они пьют чай с успокаивающими травами: тем, кто прошел сквозь хтоническую тень и переродился, никогда не помешает. А уж тем, кто долго рыдал в объятиях страшного шестирукого чудовища, подвывая: «Мне никогда не было так хорошо!» — прямо-таки настоятельно рекомендовано.

Вика, правда, чай не успокаивает: хтоническая сторона довольно урчит, но, вместо того чтобы сидеть тихо, пульсирует приливами энергии. Только благодаря самоконтролю он не подпрыгивает на табуретке — а хочется подпрыгивать, честно говоря, или хотя бы качаться.

— Полегчало?

Арина улыбается:

— Думаю, смерть для того и нужна, чтобы стало легче?.. Уже не так больно от осознания, что родители вряд ли хоть когда-нибудь меня любили. Зато есть другие люди, которым я нужна: например, тот же Егор.

Вик ухмыляется. Этого и добивается смертью — чтобы сползло, как старая кожа, все мешающее. Лютый действует мягче, осторожнее, через чай и разговоры — Вику по душе протаскивать людей через воображаемую терку. Каждому свое.

— Теперь ты знаешь, как выглядит Серый Волк. Понадобится снова отыскать себя в темном лесу — звони.

Он допивает чай, гладит Арину по плечу и уходит в прихожую: зачем продолжать сидеть, когда дело сделано? Тем более что сейчас хтоническая сторона просто сидеть не может — ей бы прогуляться. Этим Вик и займется.

Вик вываливается на улицу — пьяный и взъерошенный, глаза наверняка полыхают, как зажигалки. Эх, сейчас бы закурить! Но сигареты остались дома — придется успокаиваться прогулкой как минимум до соседней станции метро.

Покружившись на месте, он устремляется в случайном направлении. И напевает вполголоса:

— Мальчик, ты понял, что стало с тобой в это утро? Ты понял[2].

В конце концов, ничего нет прекраснее смерти, особенно когда ты сам — смерть.

Посмотри в глаза чудовищ

— Мне капучино, пряный, как смерть.

Лена подскакивает со стула: и как не услышала колокольчик над дверью? А взглянув на гостя, едва сдерживает желание пискнуть и спрятаться под стойку — потому что узнаёт. И потому что огромный шестилапый шакал под бледной маской человека с растрепанными черными волосами — слишком впечатляющее зрелище для того, кто работает пятую смену подряд.

Он приходил вместе с Лией где-то месяц назад, ворчал из-за яркого света и ощущения жизни, говорил о потенциале и о том, как хтони любят быть видимыми. От него веяло таким смертельным ужасом, что у Лены подкашивались ноги; и, привычно пожелав заходить еще, она мысленно прибавила: «Надеюсь, лично ты не зайдешь никогда».

Но разве не было в том страхе примеси любопытства — как при просмотре ужастика закрываешь глаза ладонями, но подглядываешь в щелочку между пальцами? Разве не хотелось позвонить в агентство, договориться о встрече с ним и спросить: «Что за потенциал ты имел в виду?» И когда просыпалась среди ночи от ощущения чьего-то острого взгляда, разве не жалела, что это не он притаился в углу, чтобы наконец поговорить?

Медленно выдохнув, Лена натягивает улыбку:

— Конечно. Какой объем для вас?

Шестилапый шакал ухмыляется:

— Самый большой. Чтобы запить сожранного человека.

Сердце подпрыгивает: он ведь шутит, правда? Пугает, чтобы сохранить образ жуткого чудовища: «я пламя, я смерть», все такое. В городе не может легально существовать агентство, где жрут людей! Но кто сказал, что жрал он как работник агентства, а не как обычная хтонь?..

— Самый большой, — повторяет Лена, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Номер телефона оставляли?

— Запиши на Лию, — отмахивается шакал. — Оплата по карте.

Пока Лена готовит, он не сводит пристального взгляда, прохаживаясь у кассы. Было бы неудивительно, если бы все пошло наперекосяк, но кофе смалывается идеальное количество, специи не просыпаются мимо питчера, и даже молоко взбивается с прекрасной глянцевой пенкой. Правда, руки дрожат, и приходится затаить дыхание, чтобы аккуратно поставить стакан на стойку.

— Ваш капучино, пожалуйста.

— Премного благодарен, — скалится шакал и, вместо того чтобы уйти, садится за столик. На время не смотрел? Или выпьет одним глотком и смотается?

— Мы закрываемся через пять минут, — на всякий случай сообщает Лена.

А он улыбается наглее некуда:

— Думаю, твое начальство не будет против, если