побывал на днях и на Петроградской, а внимание привлекли только наши пустыри и замерзший разлив Волковки. Я совсем не бываю в книжных магазинах, даже здесь, сравнительно недалеко от дома, не говоря уже о более дальних «Старых книгах» или «Академиях». Ничего, кроме того, что узнаю от Киры с Эллой, не знаю о выходе новых книг. Мне и на Невском-то, где есть ларек, делать нечего, выберусь раз в год по обещанию. Раньше я чаще бывал на Литейном, но я привык жить, не зная об этом. Просто скорей трудно совсем новых книг не видеть, чем обходиться без них. Совсем не бываю и в промтоварных, ничего не знаю, что где продается и почем, слышу что только если от Веры или по радио. Информация неполная, Вера сама нигде не бывает, и неживая какая-то по радио. Никаких рекламных приложений мы не получаем, даже «Книжное обозрение» второй год не получаем. Только Кира и Элла что-то показывают. Вдруг обнаруживаем, что что-то пропустили, это неприятно и как-то так и действует. Дуньхуанские документы еще, может быть, попадутся, но я ничего не знаю и о планах издательств. Обещания, что печатаются в «Памятниках письменности Востока», так неточны. Пока новостей нет, кажется, купили «Лес начертаний», перевод с тангутского. Я не видел. Теперь сижу дома и слушаю ночную капель, ночной холодильник. Совсем не могу спать. Лежать – лежу, а уснуть никак не удается. Ну и в сердцах встаешь, начинаешь пить чай, курить, ходить или записывать, что на ум придет. Так ночи проходят. А днем, если все же утром усну, по привычке просыпаюсь в одиннадцать и дальше ближайшего винного и не хожу, и не дерзаю. Изредка, когда тут ничего нет, приходится пройтись куда-нибудь подальше, и это уже чуть ли не целое приключение. Долго нет мамы, начинаем скучать и беспокоиться, но оснований нет, слава Богу. Хоть бы письмо от нее получить. Чай кончился. Хорошо пожили. Посидели на «азербайджане» перед Новым годом, но зато пятнадцать дней потом горя и забот не знали. Может быть, Мише удастся что-нибудь достать. У Киры с чаем тоже плохо. Подарили что-то на праздники, но этого хватило ненадолго. Тихо, очень тихо и спокойно. К нам никто не приходит. Накануне Старого Нового года позвонила из Новосибирска Танечка, долго разговаривали, она почему-то была проинформирована, что я умер. Но это не так. Я не ожидал звонка. Больше всего она поздравляла меня и рассказывала о сыне, которому уже одиннадцать лет. Слушаю Эллингтона, смотрю передачу про Веллингтон. По всей стране нетрудно проверить, кто чем занят. В «Известиях», в статье, отрывок из «1984». Надо вырезать. Уже с неделю нет новостей от сейсмологов. Сегодня, говорят, умер майор Хаддад и его место займет какой-то Халиль, кажется. Я об этом очень мало знаю и понимаю. Неделя прошла совсем спокойно, без потрясений. Мы уже запели было хвалу или «песнь о благодарении». Завтра надо выйти в магазин, пожалуй, надо лечь. Придумал, что забыл, и очень жалко, спросить у Галецкого, что значит по-французски – ФЬЕ – из Монгольфье. Никто, как он, не ответит. Утром говорят, что рухнула дамба золотоотстойника на Дальневосточном проспекте и маршруты изменяются на ходу. Связь Веселого Поселка с Малой Охтой.

Как разноцветные камешки, все эти соринки, что мы выбираем из риса. Рис и чай, и наша действительность становится такой же дальневосточной. В другом месте, на буфете, я наливаю себе чифир. Я не знаю, что значит рис необрушенный. Может быть, эта грязь – это рис в шелухе? Некоторые зерна, просяные, напоминают коноплю, но они гораздо мельче. Все это вместе – это обточенные морем полудрагоценности, такие разнообразные и неповторимые. Почему-то слабый чай, в котором видна тень на дне пиалы, а не чифир, ассоциируется с Востоком. Оля говорит, что мама уже стала забывать про палку и ходит так. Мечтаю ночью о ее готовке. Приедет, сварит борщ или щи, а сами мы не умеем. Что-то часто тошнит, перекуриваю, перепиваю. Раньше как-то реже это случалось. Вера нашла под лифтом перстенек и повесила объявление. Я говорю, давай пропьем или носи сама. Посмотрим, откликнется ли кто? Перстень так себе – серебряный с зеленым камушком, но аккуратный. Но она не может присвоить себе чужого, спросила у А. А., назвав его Александром Алексеевичем. Он, конечно, не знает ничего, а М. Л. дома нет. Маленький такой, едва ей на палец налазит. Ей не нравится, дешевый. Крещенские морозы так и не начались, хотя говорили, что будет ночью и пятнадцать и двадцать, но ничего подобного. Я не спал. А днем на улице было так тепло, что, наверное, можно без шапки ходить. В Крещенье буду один – у Веры опять лекция – о Брюсове. Пусть послушает. Кто был обделен этим в детстве – полезно и интересно. Сдал посуды на червонец, взял «Балтийского». Этот аперитив еще ничего. Хватит денег и назавтра. Оказывается, завтра крещенский сочельник. Сегодня не слыхал даже последних известий, в газете ничего нового, и по себе не могу сказать, случилось ли что. Аперитив-то, в общем, хороший. Дома все спокойно, ни звонков, ни писем нет. Как-то дождаться одиннадцати и придется поискать вино подешевле, нужно кое-что еще купить. Снова испытываю какое-то подобие удовлетворения жизнью. Пока все хорошо. Я вспоминаю, что и раньше у меня на руках случались свободные копейки и я мог покупать что угодно, хоть репродукции, и потом их раздаривать. Но бывали и такие дни, что за грош продавалось все, от туфлей или бушлатика до японского издания Сессю. Книг и не перечесть, сколько я напродавал. И у меня появилась какая-то новая осторожность, так я проходил мимо и не брал, хотя мог, книгу с репродукциями Вельса, которая мне была бы нужна и сейчас, лишь бы потом не пропивать. Раз на Сенной, я ехал в метро, в вагон вошел человек с книгой, только что купленной, по-видимому, «Землетрясения, тайфуны, цунами» Болта, и, хотя у меня был трюльник, я не пересел и не вышел, и не купил. Я заглянул, когда он ее открыл, но там сразу же пошли какие-то диаграммы, может быть, это специальное издание. Супер черно-белый, ташистский. Не могу не пожалеть об этом. А так-то, конечно, я массу соблазнительных вещей перевидал, но как-то нет у меня стремления все заполучить. Давно