с улицы дощечку, кусок фанеры, весь испещренный следами каких-то красок, почти повторяющих гамму моего натюрморта. Но на ней я ничего не нарисовал. Со временем и она исчезла. Скорее всего, что и ее приняли за мою продукцию. Много только позже, я увидел дом с вкраплениями красного кирпича в качестве декоративного рисунка, который я должен бы был сравнить с отбросами, с выплеснутыми в унитаз чаинками, а я старался подобрать какое-то другое сравнение. Как перечисление мест изготовления разных пищевых продуктов в надписях на консервах или на упаковке, могут быть интересны и эти, с позволения сказать, воспоминания. Как кто-то говорил – бесконечная их длина уже является литературным приемом. Но как же быть, если второго лица в них вообще нет и диалог происходит если, то как бы между разными половинами меня? Так же и со сходством – вещи, схожие между собой, схожи внешне и внутренне. Я кладу книгу на табурет, а они одинакового цвета, и за счет этого они кажутся и из одного материала сделанными. Я думаю, эти восточные сборники, это «Солнце в зените», выпуск десятый, это настоящая табуретка для сидения, так же примитивно сколочен. Это, наверное, вообще можно сказать об их характере. Или, например: кофейная чашечка и блюдце одного цвета со сборником китайских новелл. Я кофе не пью и вижу сервиз редко, использую не по назначению – храню в ней мед. И китайский сборник с глянцевой, темно-глиняного цвета обложкой достойно сравним и с кофе, и с медом. Какой-то человек бродит у нашей остановки перед магазином в пятом часу ночи. Видно, что тихо и холодно. А жизнь в домах, как бы разделенная на мужскую и женскую половины, тут как бы вся оказывается сосредоточена на женской половине – весь город спит, только я да еще считанные люди в нашем дворе и на всем обозримом пространстве, которое охватывает не один, а несколько дворов по обе стороны улицы наш взгляд, только считанные окна освещены в нашем углу двора. Пусть говорят обо мне, что я художник чая и его принадлежностей, живописавший в тревожный век успокоение чайных обрядов и церемоний, любивший только предметы, имеющие отношение к чаю, хотя бы и не прямое, как алкоголь и фрукты, книги и курево, и про себя добавлявший еще иконы ко всему этому. И вот сюда вводящий еще что-то, в свой натюрморт, что-то, гармонично сочетающееся с чайной утварью, – огонь или хлеб или, наконец, облака, озаренные невечерним светом за окном, всему этому старающийся придать простую, но граничащую с хитростью, крепкую конструкцию хорошо поставленного натюрморта. И в жизни старающийся усматривать красоту явственных взаимоотношений вещей, законы красоты приравнивающий к всеобъемлющим понятиям, с бесконечным количеством значений. Художник семиташистский по методу, в смысле полуташистский, дитя или продукт эпохи знаковых систем.

Это было в то время, когда, случайно зайдя в магазин, можно было купить и масляную красную краску, и сборник стихов Саят-Новы в малой серии «Библиотеки поэта». Я поздно возвращался домой и, положив рюкзак с этими предметами под сиденье автобуса, потому что он был пуст совсем, задремал от усталости, которую я испытывал, и, задремав, сошел на своей дальней гаванской остановке, забыв все это там. А я только успел где-то заглянуть в сборник. Мне показалось, что перевод очень качественный, прямо по-праздничному хороший, и мне было потом жаль этой пропажи и не хватало чего-то в связи с этим постоянно, как не хватило тогда красной краски для работы, не помню какой; пока я не посмотрел в кино «Цвет граната» и не понял, что в подобных приключениях граничат книга и кино и им названия-то не подобрать. Если это называется быть обокраденным, то я и был обокраден. При этом рюкзак с книжкой и тюбиком стоили какие-то копейки, но ущерб состоял не в стоимости их, а в другом. Мне кажется, что я раньше бы обратил внимание на искусство Кавказа и гораздо лучше бы знал, скажем, легенды о Пиросманишвили и мог более целенаправленно расспрашивать своего отца. Он говорил мне сам то, что считал нужным из своих воспоминаний о кавказской жизни, и о том, что выставку Пиросманишвили он видел еще в Москве, т. е. он сообщил мне какое-то отношение к этому лично, но я был приговорен знать об этом заочно. Я помню, как один человек смотрел толстый новый том «Грузинского искусства» в старой книге, в «Академкниге», и было его не перекупить. Он стоил что-то пять рублей. И получалось, что мне предстоит узнавать об жизни этих людей из кино и книг со значительным запозданием. Фильм об Нико Пиросманишвили я посмотрел, сидя в сумасшедшем доме, а выставку его и вообще впервые его живую живопись – уже по освобождении. А так я знал только, что не обладаю таким точным глазомером в выборе формата и размера своих натюрмортов, принципиально по-другому выбираю.

23 января 1984 года. Мы живем в таком мире, где помимо беспрерывной встряски и ее последствий, мук, имеем, почему-то, еще разговоры о живописи как особый предмет. Даже «Известия» сегодня напечатали статью о покраже из Будапештского музея шести холстов Рафаэля, Тьеполо и Тинторетто итальянской мафией. Независимо от этого кажется, что уже есть искусствоведы, следящие за судьбой похищенных и исчезнувших произведений (если им о ней что-нибудь известно, то это их самих заставляет подозревать в причастности к похищению), и не достает только описания приключений, переживаемых шедеврами, как самостоятельного жанра. Это с утра так представляется. Но вот красть произведения в зародыше – что-то особенное и отличное от разговоров об искусстве.

Сегодня в девять утра по московскому времени, в тридцати километрах от Пржевальска, на границе с Киргизией произошло землетрясение. Ну и, как обычно: по предварительным данным жертв… и т. д. Вот образец оперативной информации сегодняшнего дня, а в остальном мы имеем дело с мыслями и новостями вчерашними, о которых только сегодня что-то сообщается по телевидению. Говорят еще о циклоне на Сахалине и показывают город, весь заваленный снегом. Также показывают испаряющиеся на сильном морозе реки в Соединенных Штатах, говорят о сорокаградусных морозах. Крещенские морозы.

Чайник закипает, и некоторое время шумит пар, пока не выключаю газ. Простой «трехсотый» чай распускается как будто необычайным букетом с вкусом и ароматом, затмевающим все. Ночь. Сегодня я погружаюсь в забытье, соответствующее состоянию сна без сновидения, и так провожу все то время дня, когда идут телевизионные передачи, более-менее сносные. Они повторяются на неделе. И вот состояние сна без сновидений устанавливается в одной сфере, а