— Зачем ему быть шахматистом, — возмутился обрюзгший господин, похожий на Мусоргского последнего репинского портрета. — Ему предстоит карьера губернатора, а может быть, и министра иностранных дел!

За конями барона Клодта, если свернуть вбок и пойти по набережной вдоль решетки, направляясь к цирку, в полумраке, так резко контрастирующем с огнями Невского, — другой мир. Пройти вдоль этой решетки, такой невинной и пустынной днем, вечером противно и неприятно! Молодые юноши с накрашенными губами, со странным взглядом подведенных черным глаз, в черных пальто и широких белых кашне, накинутых поверх пальто. У горла они закрывают часть подбородка, а свободный конец их шикарно перекинут за спину, достигая талии.

Это — Пьеро с картин Сомова, только в демисезонных пальто и без фейерверка! Конечно, у всех «шведские перчатки»! Жеманные манеры с передергиванием плечей, как у плохо воспитанных девушек из уездных городишек.

Это — мир иной любви! «Голубой любви», в отличие от горячей «красной» или пусть даже «розовой» любви!

Пусть там прогуливаются петербургские эстеты, тщательно пряча свое лицо и стараясь пройтись подальше от наглых огней Невского!

Все это не для нас с Виталием! Столько «в свету» разных Кармен из Луги и Микаэл из Порхова! Выбирай!

Итак, мы дошли до конюхов Николая I! До Иванов, честных, добротных, сдерживающих породистых коней. Этим Иванам и их коням завидуют все государи Европы. Его величество Николай Павлович милостиво подарил неаполитанскому королю двух чугунных Иванов с чугунными конями. Но не четырех! Жирно иметь всех! Четырех буду иметь только я!

— Пошли назад, к Федорову!

— Может быть, заглянем в кафе «Крафт»?

— Дороговато! Надо раздеваться, везде плати, плати и плати! Но зато кофе, шоколад такой крепости, что мертвец встает из гроба и бежит на Невский знакомиться с латышками.

Впрочем, и в кафе восседают с загадочными взглядами девушки, красотой которых залюбовался бы сам Парис со своим яблоком! Они говорят все по-немецки, латышки из Риги, эстонки из Ревеля.

Золотистые волосы, убранные у лучших парикмахеров. Парижские чулки и туфли.

Вон старичок в очках в золотой оправе, не сомневаюсь, это — сенатор или член правления какого-нибудь Азовско-Донского банка! Он делает вид, что читает «Берлинер Цайтунг» или «Пари Суар». А на самом деле присматривается, выбирает, «парисизирует»…

— Черт возьми, яблоко у него в бумажнике в левом кармане!

— Нет уж! Пойдем к Федорову!

В бочку у «Елисеева», в переулочке неказистенькая дверца ведет в своеобразный ресторан! Такого нет и не будет! Он создан гением торговли. Гением из тех «мужичков», вроде того, что приволок «Гром-камень» для подножия Петра!

Что мешает людям посетить ресторан? Мало денег, не одет, нет времени! Федоров уничтожил все эти препятствия! Все эти «нет»!

В ресторанчик (помещение его и сейчас сохранилось) входили прямо с улицы, не раздеваясь, в дождь, в пургу, когда и шапка, и воротник, и спина шубы завалена толстым слоем снега. Швейцар только прикрывал дверь, если вы небрежно ее бросили.

Небольшая зальца и вдоль всей стены стойка с умопомрачительным количеством закусок и яств. В верхнем ряду рюмки с «крепительным». «И водки тридцати родов…» Зубровка, зверобой, вишневка, спотыкачи, рябиновки, березовки, калган-корень и т. д. Солидные бокалы для сухих вин и средние пузатенькие рюмки для хереса, мадер, портвейна. Ну, и коньяки, правда, одной марки, так как рюмки уже налиты.

Рюмки с водкой также ждут, чтобы их опрокинули в рот! Закуски рыбные, колбасные, ветчинные. Буженину надо спросить, так как она подавалась теплой!

Селедка, семга-балык, тешка-холодец, осетрина (на блюде). Мясо жареное, мясо пареное, холодное. Можно заказать и горячую котлету. Откуда-то из заднего помещения немедленно появляется горячее блюдо! Тут же вы найдете ломтик оленя и медвежатины для людей «сверхсерьезных» и знатоков. И даже мясо по-киргизски, деликатес эпохи Батыя или Чингисхана.

Я даже один раз попробовал, правда, один только раз, не больше.

Хорошую вырезку, сырую, конечно, кладут под седло на «голую» спину лошади. Потом надо поездить суток двое, не рассёдлывая. Соль лошадиного пота просаливает мясо, и оно как-то в духоте под седлом «преет». Никакой соли поваренной не полагается. Сверх чуть-чуть перчат, это из снисхождения к петербуржцам, чахлым и немощным современникам Иннокентия Анненского и Блока! Я знаю, Батый никогда не перчил! После хорошей рюмки калган-корня великолепно! И прямо на мороз!

Да! Закусочка — не чайная колбаса из студенческой столовки! И не сыр из тихого семейства!

Но самое замечательное — это люди! Пять мальчишек, лет по 15 или 16, в белых рубахах. Неподвижно стоят за стойкой. Это гении, равные Алехиным, Ласкерам и Капабланкам! Вычислительные машины! Тоньше, виртуознее! Психологи! Федор Михайлович позавидует!