Впервые Катерина показалась мне не такой привлекательной, как обычно, – от пережитой измены она подурнела. Она походила на самую заурядную разочарованную девчонку, которую водит за нос самый заурядный бабник.

– Наверняка он попросил тебя отвезти его, когда ехал к тем шлюшкам, – добавила она.

– Ничего подобного, – оскорбился я. – Он сам сел за руль. – Я слишком поздно понял, что проболтался. – То есть… – пробормотал я. – Я имел в виду… Не думаю, что он считает нас дерьмом.

Катерина горько усмехнулась:

– Ну вот, это я и хотела узнать…

Она подошла ближе.

– Ты тоже там был, ты такой же, как и он! – Она замолотила кулаками по моей груди. – Ублюдок! Какой же ты ублюдок! – бушевала она, вцепившись обеими руками в мою спортивную куртку.

Я высвободился и отстранился, но она схватила меня за плечи и толкнула. Мы рухнули на кровать. Ее губы оказались рядом с моим ухом, она повторяла, рыдая:

– Ублюдок, какой же ты ублюдок…

Наконец она сдалась и прижалась ко мне. Мы замерли в нерешительности, и ее губы преодолели разделявшее нас расстояние. Она раздела меня, стянула трусы. Я вдруг ощутил, что теряю опору, словно она столкнула меня с крыши небоскреба. Чтобы не упасть, я с силой сжал ее грудь, бедра, моя рука скользнула вниз по ее животу, приспустила трусики и нырнула внутрь.

Я почувствовал, как по уху стекают ее слезы, мой взгляд выхватил простыню в красно-зеленую клетку, которую родители купили в супермаркете «Койн». А потом я оказался внутри нее, она вокруг меня, и я обреченно доверился механике человеческих тел, которая могла бы замаскировать мою неопытность.

Поначалу Катерина, постанывая в такт моим движениям, направляла меня, а затем отчаяние отступило, и я обнаружил, что уже сам по себе двигаюсь вперед и назад. Толчки стали сильнее – они просто ускорились, – потом меня будто обожгло, и она громко вскрикнула: «Oxi!» Я представил себе Парфенон, содрогнувшийся от подземного толчка, и людей, разбегающихся с этим криком. Oxi! Oxi! Она снова заплакала, потом оттолкнула меня, и мое семя излилось на простыню из «Койн».

Мы молча вытянулись рядом друг с другом. Я задумался, на какой вопрос она ответила «нет». Хотя, если честно, меня это не особо волновало. В моей комнатушке воцарилась тишина. Я лежал с закрытыми глазами и прислушивался к ощущению необычайной легкости в паху, гениталии чуть побаливали. Я был счастлив, что остался в живых.

– Сагапó, – вдруг вырвалось у меня, и я понадеялся, что она не услышала.

Катерина резко вскочила и стала одеваться. Собравшись, она повернулась ко мне, ее глаза полыхали презрением, словно ответственность за случившееся лежала исключительно на мне. Она была в бешенстве. Через секунду раздался топот ее «конверсов» по коридору, потом открылась и захлопнулась входная дверь. Все было кончено. Счастливые летние месяцы, отступившие страхи. Все кончено.

Я поднес руку к лицу, чтобы еще раз ощутить ее запах. Ко мне возвращалась способность мыслить, эйфория понемногу отступала. Черный кок Ричи лоснился, будто лакированный. Я содрал этот дурацкий постер со шкафа и разорвал на тысячу клочков. И подумал: «Yo no soy marinero, soy capitán».

* * *

На этот раз Лео убил ее, швырнув камень. Мы нежились на солнце, а останки мыши лежали на камнях метрах в трех от моего рюкзака.

– Сбрось ее в воду, – вдруг попросила Катерина. – Вот же мерзость. Милый, сбрось ее в воду.

Лео оглянулся на меня. Хотя поначалу я не придал этому значения, от его пристального взгляда мне стало не по себе.

– Ты слышал? – спросил он. – Она с тобой разговаривает. Она велела взять эту мерзкую мышь и бросить ее в море.

Воздух на скалах сгустился, Катерина, побелев, смотрела на Лео. Я тоже не сводил с него глаз. В его взгляде – как у модели из рекламы «Посталмаркета» – полыхала злость, смешиваясь с характерной для торчков заторможенностью.

– Хватит, Ле, – вмешалась Катерина. – Оставь его в покое. – И обратилась ко мне: – Не обращай внимания, он накурился по самое не могу.

– Ну же, твою мать! – Американец не отступал. – Покажи, на что ты способен.

Он шагнул ко мне, размахивая руками и словно запугивая, – обычно этот ритуал предшествовал ссоре. Похоже, он был вне себя.

– Вечно ты болтаешься рядом, а толку ноль, все приходится делать самому. Ну что, слабо взять ее и бросить в воду? Или ты уже обделался?

Я рывком вскочил на ноги, но сразу понял свою ошибку. В наших краях твой собеседник мог сколько угодно суетиться и провоцировать тебя, но если ты не был настроен на драку и к тому же не боялся прослыть трусом, всегда оставалась возможность увильнуть, и положение твоего тела играло при этом решающую роль.

– Ничего не слабо, – ощетинился я.

А у самого, признаюсь, душа ушла в пятки. Мы были в разных весовых категориях. Американец, статный и с развитой мускулатурой, был создан для драки, я же с моим еще хилым тельцем походил на смазанный баббл из плохо нарисованного комикса. Шансов у меня не было, поэтому я отступил на полметра в надежде усмирить его животные инстинкты.

– Хорошо, – решился я. – Дай-ка эту штуковину.

Лео поднял деревяшку, которой прощупывал наш путь по скалам, и швырнул в воду. Волны тотчас отнесли ее прочь от берега.

– Ничего, и так справишься.

– Ну ты и сволочь! – возмутилась Катерина.

Я подошел к мыши, чтобы разглядеть ее вблизи. Она еще была жива, ее легкие едва заметно продолжали втягивать и исторгать из себя кислород. Я сделал еще шаг и, уловив слабое попискивание, оцепенел. То был еле слышный свист, похожий на всхлипы. Мы все понимали, что Лео сам не решается дотронуться до нее, поэтому у меня не было выбора. Я зажмурился и взял мышь в руки. Податливое, скользкое тельце, жесткая шкурка, как тыльная сторона губки для мытья посуды. Я почувствовал, что меня сейчас стошнит. Но нет: я выпрямился и бросил зверька в море. Раздался всплеск, как от тяжелого камня. Невольно я подумал, что он умер, захлебнувшись.

Я добежал до оконечности скалистого берега и вымыл руки, осмотрел их так, словно они мне не принадлежали, и тут меня все-таки стошнило.

– Ну молодец, – усмехнулся Лео и издевательски зааплодировал. – Теперь ты точно подхватил какую-нибудь заразу, придурок. Держись от меня подальше, окей?

– Хватит! – вмешалась Катерина. – Не видишь, что ему плохо?

Мне действительно было плохо, и пока они препирались, я заплакал. Незадолго до этого в расфокусированном взгляде Американца мелькнуло подобие осмысленности. Вся та жестокость, которой я всегда завидовал и которой он пытался уязвить мир, теперь обернулась против меня. На этот раз миром был я.

Катерина пришла мне на помощь.

– Ты вел себя глупо, – мягко упрекнула она, гладя меня по голове. – Глупо и отважно, но в первую очередь глупо.