Она увидела его чуть настороженное лицо. «Когда это произошло с тобой?» – спросил он. «Давно». – «Обманом?» Она кивнула. Рассказала в общих чертах о случае в деревне, после которого Сако забрал ее в город. Они снова лежали в тишине. «Мне тоже надо кое-что рассказать», – прошептал он. Нина смотрела на него. «Ты выслушаешь меня?» – спросил он. Нина кивнула. «Мне кажется, ты единственная, кому я могу рассказать. Обещай, что никому не расскажешь». – «Обещаю». Уставившись в одну точку, не моргая, Рубо заговорил: «Мы были в лесу, когда пуля угодила в Петро. Я перевернул его, а лицо было выпачкано грязью. Он ревел от боли». Рубо вспомнил, как глаза друга испуганно смотрели на него. Как донеслись неразборчивые вопли, мольба о помощи. Как в голове сразу пронеслось, мало страдали по-твоему, не заслужили свободу? Рубо замолчал. Ему не хватало смелости говорить дальше. Нина погладила его висок. Она была готова выслушать. Рубо продолжил: «Я почувствовал влагу на руках, увидел кровь на ладонях и опустил его на землю. Но он не выпускал мою руку. Держался за нее, тряс. Умолял не оставлять его. Затем просвистела вторая пуля, третья. Нас вовсю обстреливали». – «А потом?» – спросила Нина. «Потом, – ответил Рубо, – я побежал. У меня не было выбора». Рубо лежал бледный, вместо глаз – ямы, готовые наполниться слезами. Нина взяла его руку, стиснула не отрывая взгляда. «Но самое важное не это», – сказал Рубо. «А что?» – спросила Нина. «Самое важное, что я не вернулся за ним, бросился наутек, – сказал он и снова заглянул Нине в глаза, заглянул в самую тьму ее нутра, испытывая ее на прочность. – Я не вернулся за ним, Нина. Я оставил его. Сбежал. Насовсем». Нина замерла. «Мне все равно, – сказала она твердо. – Такова война. Твоей вины нет». – «Но я трус», – прошептал Рубо, и слезы выступили из его глаз. «Нет, – ответила Нина. – Твоей вины тут нет».

Утром Рубо проснулся первым. Он уселся у окна, отворил форточку. Теплый ветер обдал лицо. В нем забурлили воспоминания. Смесь удивления и тревоги. «Рассказал ей правду, – беспокойно произнес голос в голове. – Признался во всем». Вспомнил, как позволил себе заплакать, а она утешала его, шептала ему нежности. «Не может быть». Он поглядел на свои руки. Этими руками он вчера причинил ей боль. Вел себя как животное. «О чем ты думал?» Рубо повернулся к Нине. Она лежала на постели, маленькая, сонная. Он почувствовал, как что-то сжалось в груди. «Что происходит?» Рубо тяжело задышал. Нахмурился. Вспомнились слова отчима, которые, словно проклятие, настигали его в подобные минуты: «За каждым женским словом кроется лукавый, за каждым их поступком – печать Сатаны. Не успеешь моргнуть, как дьявол схватит тебя за руку». Он произнес их в пьяной горячке, с побагровевшим лицом, отлупив сначала жену, а затем неродного сына. Рубо почесал затылок. «Я влип».

Нина открыла глаза. Увидела нескладную, сгорбившуюся в раздумье фигуру. Зверь, принявший человеческий облик. Вид его растерянного лица и неуклюжего тела развеселил ее. Она приподнялась, деловито посмотрела на Рубо, опираясь руками о подушку, и спросила: «Хочешь в кино?» «В кино?» – «Ну да, – ответила она, бодро пожав плечами. – Позавтракаем и пойдем в кино. Посмотрим фильм. Ты же ходишь в кинотеатры?»

Днем они отправились в кинотеатр «Москва». Показывали индийский фильм, еще с советского проката. Почти весь сеанс Нина держала Рубо за руку. На экране показали ночное небо, усыпанное звездами, и луну, лившую белый свет на двух влюбленных – разбойника и принцессу. Нина, завороженная мгновением, повернулась к Рубо, закрыла глаза и потянулась к нему губами. Рубо вперился в нее ошалевшим взглядом. Он робел. Его руки были будто привязаны к подлокотникам кресла. Он внутренне протестовал и боялся. Стоило ему открыться Нине, как в нем самом родился кто-то другой, неизвестный. И теперь этот незнакомец пытался успокоить его, нашептывая: «Все нормально, Руб. Не будь таким упрямым. Поддайся ей. Доверься». И Рубо ответил на ее поцелуй – картинно-медленный, как в кино, после чего она, довольная, обратила лицо к экрану и снова переплела свои пальцы с его.

Вечером Нина повела Рубо на рынок на проспекте Маштоца и на собственные деньги купила продуктов. Устроила ему средиземноморский ужин с армянским колоритом: форель, политая лимонным соком, и импортные макароны, посыпанные нарезанным овечьим сыром. Посадила неуклюжего Рубо за стол, разложила приборы и открыла бутылку деревенского вина. Достала неизвестно откуда огарки свеч, расставила их на подоконнике и в центре стола. Играла роль матери, сообщая ему: смотри, ты не одинок. Ритуал, унаследованный со старозаветных времен. Но Нина не понимала одного: Рубо был отделен от материнской любви настолько неотвратимо, что свет, озаряющий мужчину при воспоминании о материнской ласке, никогда не проникал в него. Любой другой на его месте держался бы сейчас самодовольно, сидел бы развалясь. Он же сидел оцепенев. Не верил происходящему. Ждал наказания. А Нина этого не замечала. Она следовала за фантазией. После ужина взяла его за руку и повела в гостиную. Не дав опомниться, толкнула его нескладное тело на диван и легла рядом. Снова занялась с ним любовью – на этот раз медленно и вдумчиво, подавляя волнение, преодолевая скованность. Два слишком преданных традиции человека освобождались от оков прошлого. Шли навстречу новому. Так она смотрела на их занятие. Потом они долго лежали, обнаженные и утомленные, и снова проговорили полночи: делились воспоминаниями из детства и юности. Нина вновь подвела Рубо к спирали болезненных воспоминаний, горестных признаний. Далеко за полночь она обняла его тонкой рукой за плечи, нежно поцеловала в лоб и тихонько спела ему колыбельную. «Ари им сохак, – звал голос Нины. – Прилети, мой соловей, в наш сад». И на одну ночь Рубо стал тем ребенком, в чью комнату слетелись и соловей, и жаворонок, и горлинка, и сорока, тем беспокойным ребенком, который не хотел становиться ни священником, ни монахом, ни могильщиком, ни купцом; тем неспящим ребенком со слезами в глазах, который в действительности ждал сокола, ведь ему, ребенку, предначертано было стать воином. И остаток этой ночи, как и прошлой, он покорно пролежал в ее объятиях.

Старики в сапожной мастерской играли в нарды или карты, детвора во дворе гоняла мяч, а женщины в разноцветных халатах, собравшись на балконе, попивали кофе и шепотом передавалли друг дружке, что вот уже два или три дня подряд из квартиры со второго этажа доносятся стоны. А там, в просторной гостиной этой квартиры, ветер покачивал шторы, обдавая приятной прохладой два вспотевших тела. Эти дни пролетели, как сон, как фантазия, и вскоре должны были приехать из Москвы Сако, Седа и дети. Рубо предстояло вернуться к себе, Нина боялась расставания. Страх снова подкрался к ней. А вдруг он не вернется? Она призналась ему в этом. «Я обманываю тебя?» – спросил Рубо. «Не знаю», – испуганно ответила Нина. Рубо еще находился в тисках недавно пробудившихся чувств. Он схватил ее за руку. Впился в нее глазами. «Что ты делаешь в следующие выходные?» – «Не знаю, – ответила Нина, – ничего». – «Поехали в Джермук, – сказал он. – Я одолжу автомобиль». – «Ты серьезно?» – «Да». – «А как же Сако? Что он скажет?» Рубо пожал плечами. Он не думал о Сако. «Я поговорю с ним после». – «Ты уверен?» – «Да». – «Обещаешь?» – «Да».

Рубо ожидала первая ночь без Нины. Дома он открыл банку импортного пива и развалился перед телевизором. Вперил взгляд в экран. Шел голливудский боевик. Какие-то террористы захватили администрацию Белого дома. Наставили пушки на конгрессменов и министров. Обещали убить президента и взорвать к чертовой матери демократическое правительство. Требовали радикальных перемен. «Американская фантастика», – пробубнил Рубо, потянулся за банкой, потряс ее и сделал глоток. В груди снова пробудилось сладкое чувство. Воспоминание о днях с Ниной. Ни с кем он не испытывал ничего сравнимого с тем удовольствием, которое испытал с ней. Податливая, послушная, она исполняла любые его просьбы. Не осталось уголка в ее теле, куда бы он ни проник, где бы ни дарил ей наслаждение. «Ты хотела меня? – говорили его руки, его губы, его язык, пока она извивалась под ним. – Тогда получай!» – И он входил в нее еще глубже, еще резче, с еще большим желанием. Рубо редко хотелось жить. В нем накопилось слишком много ярости. Но ради подобных мгновений хотелось просыпаться по утрам. «Она спит со мной, делает, что я хочу», – подумалось ему. На экране продолжались разборки боевиков и спецслужб. Рубо отвел взгляд. Внезапно он с раздражением подумал о Сако и Седе. «Рассказать о случившемся нельзя, – размышлял он. – Но от следующего шага не уйти». Ему сделалось неспокойно. Счастье смешивалось с ненавистью. Ему не хотелось никаких разговоров. Ведь ясно, о чем пойдет речь. Он представил себе нечто вроде свадьбы. Какие-то кольца. Он усмехнулся. «Такой чуши со мной не произойдет». Рубо снова потянулся к пиву. Откинулся, переключил канал. Его внимание привлек