Китаец сперва не хотел ехать с ними, но ему предложилитройную оплату, и тогда он согласился.

Его привезли в небольшой загородный дом, провели в дальнююкомнату.

В этой комнате стояла расписная шелковая ширма, украшеннаяизображениями драконов и тигров. За этой ширмой сидел человек.

— Я не видел его лица, гаспадин! — воскликнулкитаец. — Только луку!

— Руку? — переспросил Маркиз.

— Да, гаспадин, луку!

Человек за ширмой выставил руку. Он не сказал ни слова, такчто Ван не слышал его голоса. Его провожатые велели сделать на руке незнакомцатакую же татуировку — коронованного скорпиона, только корону сделать незубчатой, как у остальных, а в виде царского венца.

Господин Ван выполнил свою работу, с ним расплатились иувезли обратно в мастерскую.

Больше он не видел никого из тех людей…

— Плошло много влемени, гаспадин… — проговорилкитаец вкрадчиво. — Плошло много влемени, и ты велнулся?..

— Кто вернулся? — удивленно переспросилМаркиз. — Вы меня с кем-то путаете, господин Ван!

Китаец внезапно схватил его за левую руку, задрал рукав, обнаживзапястье.

Леня пытался сопротивляться, но его внезапно охватилаудивительная слабость, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Голова у негокружилась все сильнее, стены подвала завертелись вокруг него, как карусель.

Китаец удивленно уставился на его руку, и глаза сновасузились в черные щелочки.

— Извини, гаспадин… старый Ван осибаться…

— Ошибаться?.. — повторил за ним Маркиз.

— Осибаться… — закивал китаец. — Я думать,что ты и есть сколпион… думать, что ты плишел за мной…

Маркиз хотел что-то ответить, но в глазах у него потемнело,и он потерял сознание.

Лола оставила машину за два квартала до театра, поскольку нанабережной реки Фонтанки всегда были проблемы с парковкой. Пу И повизгивал унее под мышкой и требовал, чтобы спустили на землю и дали побегать, но Лолабыла неумолима.

— Лучше не проси, дорогой, ты весь измажешься, и нас непустят в театр! — говорила она строго.

Пу И прекрасно изучил свою хозяйку и теперь был простоуверен, что Лола заботится исключительно о своем новом светлом пальто. И впрямьЛоле вовсе не улыбалось вытаскивать своего питомца из лужи, обтирать ему лапы ивообще возиться со своим сокровищем здесь, в театре. При виде закрытых подневному времени парадных дверей, при виде многочисленных ярких афиш ифотографий из спектаклей Лолу охватили ностальгические чувства.

Как счастлива она была когда-то на театральных подмостках!Как тепло принимала ее публика! Как много хорошего писали о ней в газетах, идаже сам широко известный театральный критик Пеликанский назвал ее как-то вновьявившимися миру Сарой Бернар, Сарой Сиддонс и Верой Комиссаржевской в одномлице! Какие огромные букеты роз присылали ей поклонники! Как ценили еережиссеры, как уговаривали принять участие в их постановках!

Она все бросила — и ради чего? Вернее — ради кого? Радиэтого типа, который заставляет ее заниматься непосильным домашним трудом,совершенно не ценит ее талантов, насмехается над ее любовью к Пу И и все времятребует еды!

Странно, что во время этого страстного внутреннего монологаЛолин компаньон на другом конце города не почувствовал желания икнуть. Но еслибы она высказала все, что накопилось в душе, Маркизу в лицо, он не преминул быкротко заметить, что публика, возможно, принимала ее неплохо, но самой публикибыло не так уж много, потому что играла Лола преимущественно в маленькихзаштатных театриках, где зрительный зал мест на восемьдесят, а то и меньше. Ичто в газетах о ней, конечно, писали, но это тоже были крошечные заметочки вмелких, незначительных газетенках. И всего один раз замусоленная, отвратительнопахнущая дешевым табаком тетка с радио брала интервью лично у нее, Лолы, такинтервью это промелькнуло в какой-то передаче только через два месяца, и тобольше половины вырезали.

И что критик Пеликанский, конечно, говорил ей комплименты иназывал Сарой Бернар и иже с ними, но был он тогда здорово пьян, вязался к Лолекак репей, а когда она наконец не выдержала и послала этого волосатогоорангутанга подальше, то он вслед обозвал ее бездарностью и ничтожеством, что,конечно, было полным враньем. Так что верить ему нельзя ни в каком случае.

Насчет того, что режиссеры рвали ее на куски, тоже явноепреувеличение: когда Лоле осточертели продуваемые всеми ветрами пыльныегримуборные и завистливый шепот коллег за спиной и она заявила, что уходит изтеатра, главный режиссер, который утверждал, что без Лолы театр просто пропадети у него исчезнет вдохновение, не стал рвать на себе волосы, а мигом нашел ейзамену.

Ужасно, что все это горькая правда, поняла Лола, и еще болееужасно то, что Маркиз узнал все когда-то давно от самой Лолы, она, как наивнаядурочка, делилась с ним своими проблемами и неприятностями, выбалтывала все,что наболело, накопилось на душе, плакалась ему в жилетку и рыдала на плече. Ивот теперь она стоит здесь, у входа в храм Мельпомены, всеми покинутая, вполной безвестности и чувствует себя ужасающе несчастной.

«Действительно, — опомнилась Лола, — что это яторчу здесь, как будто не знаю, что днем театр закрыт? Это подозрительно.Пуишечка, нам не сюда…»

Она пристроила песика поудобнее и в последний раз бросилавзгляд на стенды с фотографиями из спектаклей текущего репертуара. И тут вглазах у нее потемнело, потому что она увидела нечто знакомое. Знакомое инеприятное.

Театр на Фонтанке ставил пьесы преимущественно классическогорепертуара: Чехова и Островского, Шекспира и Теннесси Уильямса, БертольдаБрехта и Бернарда Шоу. И вот в сцене из «Пигмалиона» мелькнуло знакомое лицо.

— Не может быть… — прошептала Лола, ощутив, какхолодеют руки и ноги предательски подкашиваются в коленях. — Неужели этоЖанка? Не может быть…

Сердце отказывалось верить глазам, но вот же подпись подснимком:

«В роли Элизы Дулиттл — Ж. Короленко».

От сердца отлегло, потому что фамилия ее однокурсницы, той,кого Лола терпеть не могла все четыре с половиной года учебы в театральноминституте, была Гробовая. Ну да, Жанна Гробовая, досталась такая звучнаяфамилия от родителей, что тут сделаешь, надо терпеть. Или замуж выйти поскорее.Но все на курсе были уверены, что с замужеством у Жанки ничего не вы??дет.

Крупная, крикливая, вся какая-то топорно сделанная, столстыми ляжками и тяжелой походкой, Жанка не пользовалась успехом у них накурсе. Парни от нее шарахались, их отпугивали ее грубоватость и громкий голос,девчонки терпеть не могли Жанкину бесцеремонность и нахрапистость, педагогов неустраивала ее неуклюжесть и южный акцент в речи.