— Страшные вещи ты говоришь, страшные, — прошептала она.

— А что если умер, и все — словно тебя не было. Прах к праху и лопух на могиле. Помнишь? — Галя не ответила, она, казалось, и не слушала, как оглохшая, молча вглядывалась в Сингапура, и, казалось, что-то шептала. — Я думал об этом. Жутко, — продолжал он негромко. — Вот что страшно — прах к праху. А огонь, это даже очень ничего. Это не страшно. Я последнее время часто думаю о смерти, до того додумался, что стихотворение сочинил — ма-аленькое такое: Прости меня жизнь за мою любовь к смерти. Любовь безрассудна… а ты коротка.

Перечитав его, понял, что все это как-то несерьезно, вся эта смерть, вернее, все эти мысли о ней. Кого не послушай, все отзываются о смерти, как-то… несерьезно. Как-то поэтично. Не хотим мы ассоциировать смерть с истлевшими кишками, гноящимся, разлагающимся лицом… Смерть — это, что-то такое другое, потаенное, не объяснимое, не укладывающаяся в земные телесные рамки. Мы ее словно заговариваем: в любви ей признаёмся, жертвы ей приносим, смеемся над ней, даже шутим. Всё узнать хотим, выведать — а какая ты, смерть? Ведь не старуха же с косой. И зачем мы вообще родились, если суждено умереть? Опять же — умереть, это что? Райские кущи, адский огонь или лопух на могиле? И если есть жизнь вечная, то… зачем мы проживаем жизнь эту? И все, с кем бы ни говорил о смерти, все сходятся в одном: если мы и вправду смертны, то и жить надо на полную катушку. Иначе, зачем я родился. Ни к чему мысли эти, о смерти, не приводят, убеждаешься лишь, что жить надо в свой кайф, чтобы не жизнь — Голливуд: сплошные животные инстинкты в виде секса, выпивки и жрачки. А духовность — потом — там, на том свете. Там, все равно, все вечно и никакого секса. Так что времени для раскаяния — дальше некуда. А если прах к праху, тем более — живи и наслаждайся. Что любопытно, — о смерти по-настоящему задумываются или старики или инвалиды, которым земные радости уже не в радость. А у меня пока всё в норме и печень без цирроза. Так что, приходи ко мне лет через двадцать, тогда я, думаю, созрею для спасения, к этому времени жизнь меня поломает: жена бросит, с работы уволят, цирроз обнаружится и рак предстательной железы. Вот тогда я тебя буду ждать. Только не прозевай, а то меня какие-нибудь спасатели Малибу перехватят, в виде муновцев или им подобным. Падальщики, — уже нервно закончил он, не мигая смотря на Галю. Та продолжала что-то беззвучно шептать.

— Ну ладно, — не дождавшись никакого ответа, произнес он, — чай попили и славно. Мне работать надо. Создавать не угодные Богу лукавые цветочки-лютики. — Он отошел от балкона и остановился посреди зала, засунув руки в карманы джинсов. Поднялся Паневин, Галя продолжала сидеть в кресле.

— Ну хорошо, — неожиданно сдался Сингапур, — Решила меня спасти — спасай. Только как? Как ты собираешься меня спасать?

— Не пиши больше картины, — произнесла она.

— Хорошо — это первое, — он обычно поднял руку и загнул мизинец. — Второе.

— Отдай все и иди за мной.

— Что всё и кому? И куда идти?

— Нуждающимся. Как велел Бог. А идти — за мной.

— Хорошо. А как ты себе это представляешь? Я продаю квартиру выхожу на центральную площадь с транспарантом — «Каждому нуждающемуся — по рублю». Или как?

— Да, — согласилась она.

— А ведь ты не шутишь, — пристально вглядываясь в нее, произнес он. — Нет, не шутишь.

И кем ты себя возомнила? — вдруг вникнув в смысл сказанных ее слов, воскликнул он.

И она повторила:

— Отдай все и иди за мной.

— Хорошо, — все поняв, согласился Сингапур, — Только завтра. Договорились? Вот и славно, — не дав ей возразить, он ласково взял ее за руку, — завтра, хорошо? Я пока подготовлюсь к этому, морально… и… все такое. — Он повел ее к выходу.

— Богу привет, пламенный, — помахал он, уже стоящей на лестничной площадке, Гале, и закрыл дверь.

6

Был уже вечер. Тихо было. У кого-то, за стеной работал телевизор. Сингапур все сидел в кресле и смотрел в чистый лист оргалита. Грустно было. Иногда, он брал кисть, сухо, неспешно водил ее по листу, выводя какой-то, даже ему не понятный орнамент, перебирал кисть в пальцах, подносил к лицу, и, словно накладывая макияж, подводил щеки, скулы, лоб, и снова опускал кисть в банку. Тоскливо было. Не хотелось слушать музыку, не хотелось никуда идти. Напиться хотелось. Поднявшись, он перешел на диван, и — лицом вниз, закрыв голову руками, поджав ноги — так и лежал, уговаривая себя уснуть…

Взорвался телефон. Сингапур вздрогнул; после второго звонка взял трубку.

— Здравствуйте, а Федю можно?

— Я вас очень внимательно слушаю.

— Извините, я Федю могу услышать?

— Вы его уже слышите.

— Узнаёшь? Это Алина.

— Конечно, узнал, Алиночка, — ласково заговорил Сингапур. — Что-нибудь случилось, ты плачешь?

— Нет. А вообще, да. — Алина помолчала, — мне поговорить с тобой надо.

— Заходи. Скоро приедешь?

— Я не одна, я с подругой.

— Ну и что, тем лучше, веселее будет.

— Я скоро, ты дома будь.

— Конечно, до встречи, — он повесил трубку.

Алина очень кстати позвонила. Мысли теперь с облегчением, точно освободившись от чего-то непосильного, потекли ровно, размеренно. Закурив, и дотянувшись до пепельницы, Сингапур поставил ее на пол и, ковыряясь сигаретой в пожелтевших окурках, заговорил сам с собой:

— Так. На прошлой недели муженек ее с барышнями приходил, сейчас она, — сигарета сломалась. Закурив новую, он продолжал шарить по пепельнице, рисуя пеплом незамысловатый орнамент. — Значит, он от нее гуляет, она от него плачет… Ладно, что-нибудь придумаем.

Наконец они пришли.

— Здравствуй, Алиночка. Проходите. Всё как обычно — для особо приближенных тапочки. — В поклоне, пригласил их Сингапур. Вслед за Алиной вошла ее подруга.

— Лиля, — приятно произнесла она.

— Федя, — представился он, и, без спросу, поцеловал Лиле руку.

— Вот и познакомились, — не смутившись, и, даже озорно сказала Лиля. Сингапур повторно поцеловал ей руку. И словно опомнившись:

— Проходите, что вы в дверях-то.

Переобувшись, девушки прошли в зал, сели в кресла.

— Как интересно, — произнесла Лиля, оглядываясь. — Первый раз у художника.

— Я же говорила тебе, — напомнила Алина, — он хороший, и художник еще.

— Здóрово!

— Мы взяли вино, — вспомнила Алина, — штопор нужен.

— Проблем нет. — Через минуту Сингапур уже вернулся из кухни с откупоренными двумя бутылками красного вина.

— Ну что, девчонки, по маленькой, — он наполнил вином стаканы.

— У тебя магнитофон работает? — спросила