он проснулся, было уже утро, и река казалась совсем другой: шире и совсем розовой в свете встающего солнца. Лундстрем перебрался на карбас и сел у руля. Инари взялся за весла.

Мимо проходили берега, становясь все круче и круче, обнажая в косых разрезах горные породы, и наверху, на крутизне, отважно толпился лесной молодняк.

Вскоре Лундстрем услышал глухой отдаленный рокот.

— Это пороги, — сказал Инари.

Через несколько минут они услышали отдаленное ауканье и возглас:

— Эй, если кто есть впереди, остановись!

Олави будить не пришлось — он вскочил так живо, что чуть не перевернул челнок.

В этом месте река образовала излучину.

Товарищи причалили к берегу, осмотрели револьверы. Даже Олави явно волновался.

— Чепуха получится, если нас сразу же зацапают, — вслух подумал Лундстрем.

— Нас не зацапают, — сухо возразил ему Инари; отвязав челнок от карбаса, сел в него и, оттолкнувшись от берега, отправился навстречу голосу, который был слышен уже совершенно явственно:

— Подождите!

Лундстрем и Олави вытащили свои маузеры и держали их наготове.

— Не приходилось еще бить по живой дичи, — усмехнулся Олави.

И они замолкли, прислушиваясь к тому, что будет, каждую секунду ожидая услышать выстрелы.

— Если Инари погибнет, ты, Олави, дорогу знаешь?

— Найду.

И снова томительная тишина и только отдаленный рокот порога.

Рано утром Илмари забежал в избу золотоискателей, чтобы сказать «доброе утро». Он это делал не раз раньше, но сегодня нашел дверь избы распахнутой; груды образцов заметно уменьшились.

Много камней Лундстрем побросал в речку перед отъездом, чтобы любопытные думали, что лучшие образцы забрала с собой экспедиция.

Илмари очень огорчился: как он мечтал уехать с ними в далекие Хельсинки и еще дальше — может быть, в Африку, чтобы там стать настоящим золотоискателем! И вдруг друзья его, не попрощавшись, забрали все вещи и уехали.

Илмари стало грустно, он вышел из избы, и вдруг на земле у крыльца он увидел то, от чего затрепетало его мальчишеское сердце, — на земле лежал финский нож, пукко, нож Олави. Не веря еще своему счастью, осторожно, словно нож был дикой птицей и мог от резкого движения вспорхнуть и улететь, Илмари подкрался к ножу и жадно схватил его.

Вот он держит в руках не новый уже, но острый нож взрослого мужчины.

Илмари подходит к ступеньке и пробует остроту лезвия. Зарубка возникает легко, почти без всякого нажима. Илмари торжествует.

Они уехали — значит, нож принадлежит тому, кто его нашел. Найти нож — по народным поверьям счастливое предзнаменование, — и вот он, Илмари, нашел нож.

Но через несколько минут его уже начинают мучить мысли: да разве это находка, когда знаешь, кому принадлежит вещь! Да разве можно ею спокойно пользоваться, когда хозяин, может быть, нуждается в ней! Такой нож непременно будет изменником, и порезов и царапин не оберется новый хозяин.

Да в конце концов как Илмари может присвоить себе чужую вещь? Ведь нож-то явно принадлежит Олави. Надо сейчас же отдать нож его владельцу.

Уныние охватывает Илмари, но ничего не поделаешь — надо возвратить найденную вещь. Ведь он, Илмари, честный человек.

И он идет по берегу к тому месту, куда по утрам уходили золотоискатели и где стоял карбас.

Карбаса и челнока на месте нет — значит, и владельцы уплыли на них.

Вверх от селения на карбасе не пойдешь — туда можно лишь на челноке. Уплыли они рано утром. Но и сам Илмари проснулся с полчаса назад, а просыпается он рано. Золотоискатели не могли уйти далеко.

И тут снова решимость овладевает им, он бежит к селению, никому ничего не говоря, отвязывает челнок деда и, захватив с собой половину лепешки некки-лейпа и вяленую рыбешку, отправляется в путь, вдогонку.

Ветер попутный — отлично, можно воспользоваться им. Он пристает к берегу, отламывает развесистую широкую ветвь, прилаживает ее на носу челнока, надевает на нее свою рубашку — и в путь.

Так он плывет по речке на легком своем челноке и время от времени покрикивает:

— Эй, там, впереди, остановись!

Он по этой речке не раз проезжал с дедом и с ребятами до озера и знает, что, на худой конец, у порога все-таки он догонит своих друзей золотоискателей.

— Так это был всего лишь Илмари, — облегченно вздохнул Лундстрем и тут же почувствовал, что у него взмок от пота ворот.

— Я сказал ему, пусть возьмет нож себе на память о золотоискателях, а если его будут в селении спрашивать про нас, пусть скажет, что мы обещали скоро вернуться.

— Что же, обрадовался он ножу? — спросил Олави и укоризненно посмотрел на пустые кожаные ножны, прикрепленные к поясу.

— Из-за какого дела чуть стрельба не началась!

И они отвели от берега карбас и пошли дальше вниз.

Шум порога становился все яснее и яснее.

Снова Инари на челноке выехал вперед на разведку.

Порог бы не опасный, и Инари брался провести через него пустой карбас.

Груз же надо было метров полтораста протащить волоком.

Не доезжая метров семьдесят пять до порога, товарищи снова причалили и стали выгружать карбас.

Подтаскивая патронный ящик по берегу к месту против самого порога, Лундстрем вдруг увидел человека, который стоял немного пониже водоворота, обдаваемый брызгами.

Лундстрем сообщил об этом товарищам.

Незнакомец так был занят своим делом, что не заметил ни карбаса, ни людей.

Правда, река в этом месте разбивалась на несколько рукавов, образованных огромными, в беспорядке наваленными валунами, и шум падения воды мог заглушить все остальные шумы.

Товарищи притаились на берегу, наблюдая за незнакомцем.

Он почти неподвижно стоял на одном месте.

— Кумжу ловит, — шепнул Инари Олави.

— Угу.

Надо было переждать, пока рыболов уйдет.

Но он не уходил, время томительно тянулось.

Рыбак сделал несколько шагов к берегу, сел на камень и принялся за еду.

Товарищам тоже очень захотелось есть, но они не решались двигаться, чтобы не привлечь внимания незнакомца.

Незнакомец, позавтракав, не обращая внимания на то, что небо заволакивалось тучами, снова принялся ловить кумжу.

В это время, возвращаясь домой и не зная, как проявить радость, закружившую его от такого ценного неожиданного подарка, Илмари причалил к берегу и начал прыгать с камня на камень.

Потом он подошел к сосенке, отрезал новым своим ножом кору, обнажая медовое тело дерева, и бережно взял на язык тонкий до прозрачности слой-лоскуток внутренней коры — «мязги».

Это было весеннее лакомство — ароматнейшее и нежнейшее. Осенью над ароматом и нежностью мязги преобладает горечь.

И все же Илмари показалось это лакомство лучшим, чем весною.

Вот какие чудеса делает новый нож.