Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да, здесь это бывает: далеко от кирки, и люди заняты — не могут за тридцать-пятьдесят километров пойти воздать честь богу. Тогда пастор сам приезжает к прихожанам и сразу собирает окрестные селения и в два-три дня венчает, крестит и справляет панихиды, и объявляет последние законы правительства, и читает проповеди.
Суета понемногу затихла на берегу — значит, сейчас начнется проповедь.
Олави видел, как высокий сухой седой старик подошел к аналою. Он узнал в проповеднике того пастора, который обвенчал его с Эльвирой.
— Сатана-пергела! — выругался вслух Олави. — Ведь я ему должен. Пора бы и расквитаться с этим должком. Не пошли пасторские деньги впрок.
— Братья во Христе… — донесся голос проповедника.
Голос шел над водой и поэтому был далеко слышен.
«Надо будет переждать этот праздник». Но не успел он повернуть челнок в обратный путь, как увидел, что из-за речки, около которой расположилась деревня, в озеро быстро выплыл челнок и прямо направился к нему.
Олави стал уходить обратно.
Оглянувшись через минуту, он отметил, что челнок неуклонно идет за ним.
Вести незнакомый челнок прямо на карбас с оружием было глупо, поэтому Олави взял курс влево, в открытое озеро. Неизвестный челнок тоже вслед за Олави взял курс влево. Тогда Олави, обозлившись, круто повернул вправо.
Незнакомец в челноке тоже повернул направо. Олави погнал свой челн изо всей силы прямо на берег. То же самое сделал и незнакомец.
Всадив со всего разбегу челн в береговой ил, Олави вскочил на сушу и положил руку на маузер, спрятанный под курткой у поясницы.
Владелец челнока, краснорожий дубоватый парень, тоже вылезает из челнока на берег, подходит дружески к Олави и, развязно похлопывая его по плечу, басит:
— В деревню ехать вам нельзя, там сейчас ленсман и народ, — опасно.
— Чего же бояться нам? — сухо спрашивает Олави, не снимая руки с рукоятки маузера.
— Как чего? Да ведь вас сразу всех арестуют за самогон.
«Вот какое дело, значит, не так еще опасно», — думает Олави, рывком вытаскивает маузер и в упор говорит:
— Если ты выдашь — застрелю.
— Да что вы! — обижается парень. — Разве бы я специально тогда приехал предупреждать? Да я рад вам и сейчас и всякий другой раз помочь, если вы мне поднесете стопку-другую.
— Ладно, — говорит Олави, — как тебя звать?
— Юстунен. Моя изба у речки — крайняя.
— Ладно, — повторяет Олави, — буду иметь в виду. А теперь ты иди домой, и я пойду к себе.
— Если ленсман дознается, вы меня не выдавайте.
— Ладно, — усмехнулся Олави, — не выдам.
Юстунен уплывает на своем челноке обратно в деревню.
Олави следит за его челноком, затем, успокаиваясь, отталкивает и свой от берега и медленно, не торопясь гонит его к карбасу.
Карбас замаскирован неплохо: Инари наломал ветвей и сверху прикрыл посудину, но Олави почему-то кажется, что карбас стоит совсем на виду и каждый кому не лень может его увидеть.
Отраженный, опрокинутый вершинами лес колышется от весла Олави.
Олави подплывает к своим и обстоятельно — а Лундстрему кажется, слишком медленно — рассказывает товарищам обо всем, что он видел и слышал.
— Надо переждать здесь этот сход, — решает Инари.
Но не успели они еще принять решение, как послышались в лесу голоса. Инари прислушался. Шум разговора, несомненно, приближался.
Судя по голосам, шло много народа.
— Выдал нас твой Юстунен, — пытаясь улыбнуться, прошептал под нос Лундстрем.
— Да, по всей видимости, это так, — нехотя согласился Инари и, вытащив из-за пазухи револьвер, проверил, все ли патроны на местах.
Олави выскочил из челнока на берег. Прошел несколько шагов. Осторожно раздвинул кусты и стал вглядываться. Да, люди шли сюда. С собаками. Впереди двое с ружьями. Позади них Юстунен. Сомнений не было.
— Будем, значит, драться до конца? — спросил Олави Инари.
Впрочем, в тоне его было скорее утверждение, чем вопрос.
Инари на секунду задумался:
«Наша задача — доставить оружие, а не погибнуть. Если мы погибнем, оружие попадет шюцкору».
И он сразу же решительно объявил:
— Груз наш надо свалить в озеро.
«Если нас не убьют — значит, и оружие не пропадет. Нас пришьют — оружие пропадет», — так он думал, отпихивая карбас от берега.
Можно было бы винтовки и патронные ящики спрятать в осоке у самого берега. Но там было слишком мелко, а металлические патронные ящики предательски блестят.
Голоса все приближались.
Да, народу шло немало. Об этом можно было заключить еще и по тому, что они не таились, не маскировались.
Товарищи отвели карбас немного подальше от берега, где илистое дно не было так видно; Лундстрем удивился, как это он раньше не заметил такой совершенной прозрачности озерной воды.
Олави измерил веслом глубину — весло не достигало дна. Тогда осторожно, чтобы не было плеска, стали поднимать они связки винтовок и патронные оцинкованные ящики со дна карбаса и бережно опускать в воду.
Надо было торопиться, потому что голоса гудели уже совсем близко, и Лундстрему казалось, что он слышит хрустящий под ногами идущих сухой валежник.
Олави, Лундстрем, Инари опускали на дно озера то, что с таким трудом выкопали из-под земли, то, чем они жили последние недели, то, что они должны были доставить товарищам.
Когда последний ящик был опущен в воду, голоса достигли берега и уже около самого берега показались фигуры крестьян.
Поселяне шли спокойно, не торопясь, поодиночке и небольшими группами, и с ними двое охотников.
Тропинка в соседнюю деревню проходила по самому берегу, и не много времени надо было наблюдать за нею, чтобы установить, что это мирные крестьяне, батраки и торпари возвращаются после проповеди восвояси.
Юстунен, ожидая крепкоградусного угощения, и не подумал доносить.
По берегу проходили наряженные в самые лучшие свои платья девушки и парни, тетушки и племянники, невестки и свекрови, золовки и зятья, и, кроме проповеди о воздержании в сем грешном мире, несли они с собой сплетни и слухи со всего прихода и необходимые в обиходе безделушки, уступленные по сходной цене коробейниками из Улеаборга.
Впрочем, проповедь о воздержании вряд ли дошла до сердца каждого прихожанина.
Сказать здесь о каком-нибудь местном торпаре или крестьянине: «Он круглый год ест чистый хлеб» — было равносильно тому, чтобы объявить его богачом.
Только к позднему вечеру прекратилось хождение по тропинке.
Далеко в селении засветились одинокие огоньки, отраженные, как и звезды, озером.
Наступила тяжелая ночь для трех людей, находившихся сейчас на берегу, опустивших на дно труд и мечту многих своих дней.
Они долго молчали. Их охватил приступ отчаянья. Набегающие на небо тучи только