– Ой! А лаком-то зачем?

– Сепию закрепить. Техника эта очень… – он взглядом уперся ей в глаза, – нежная…

– А-а-а… – выдохнула Лариса.

Портрет проложен листом папиросной бумаги, свернут упругим рулоном, зажат скрепками.

Лариса протягивает две бумажки – фиолетовую и синюю.

– Тридцать, да?

Славик с тем же оттянутым мизинцем, что и при рисовании, нежно вытягивает фиолетовую:

– Для вас, сударыня, двадцать пять. Дискаунт за обаяние.

Лариса смеется.

Славик, посерьезнев, почти строго:

– Портрет сразу под стекло. Капля воды – и все пропало! Под стекло! Вы когда в Суздаль обратно?

– На той неделе, в среду. Сестра из Паланги вот вернется… с отпуска. У них там санаторий. У предприятия.

– Так что ж вы тут одна?!

Лариса снова бровь вверх, плечами пожала:

– Ну…

– Никуда не годится! Вот так вот эти слухи, эти вот самые слухи про москвичей и рождаются! Что негостеприимные и прочее. Грубые! Не годится это никуда! – Славик говорит со строгостью. – Немедленно давайте ваш телефон! Устроим экскурсию по вечерней столице – Университет, Триумфальная арка. А?

Она диктует. Славик записывает. Телефон, Лариса. Подумав, добавляет: Суздаль.

2

– Тебя как зовут? Света? Светик-Семицветик! Ты уже в школу пошла? Во второй? А сейчас каникулы? Да мы уж совсем взрослые! Ты, Светик, минутку посиди, не двигайся, хорошо? Дядя-художник сейчас твои глазки будет рисовать.

Бледная, в голубизну, девчушка лет семи испуганным зверьком застыла на складной скамейке. Не шелохнется – от усердия губу закусила.

– Да не вертись ты, егоза! – Мамаша с бородавкой на щеке, основательная, как тумба, задрапированная в ворсистую морковного цвета материю, жакет и юбку, зачем-то трясет худое плечо дочки. – Не вертись, кому говорят. А то выйдет Баба-яга какая-нибудь. Костяная нога… Нам папка такой нагоняй устроит!

«Тебе, пожалуй, устроишь», – думает Славик про морковную тетку с бородавкой, сам ласково сюсюкает девчонке:

– Мама шутит, Светик. Шутит. Получается просто красавица. Принцесса! Ты принцессой хочешь быть? Хочешь?

3

– Слышь, Славик, – сзади, присев на корточки, дохнул пивом Коляныч, – там, в «Овощи-Фрукты» шампанское завезли… пока не выкинули… – Коляныч щурится на солнце. – Но я могу взять.

Сцепив грязные пальцы, разглядывает руки. На пальцах выколоты фиолетовые перстни. На кисть из-под рукава выползает чернильная голова змеи. Славик знает, что змея эта выколота по всему телу, обвивает руку, вокруг груди, идет вниз по спине. Коляныч как-то показывал ему, куда хвост уходит. Дичь!

Славик достает червонец, подумав, добавил еще пять. Сверху положил трешку.

– Три! Сдачи не надо!

– Славик! Уважаю!

4

Руслан, он же Челентано, оказался, черт возьми, прав – действительно выглядело это потрясающе.

Десять минут тому назад он, наклонившись к Славику, мрачно объявил:

– Корейцы опять. Там. У Вахтангова. Очередь, представляешь?

Славик быстро закончил подвыпившего командировочного из Житомира, разомлевшего от послеполуденной жары и страдающего от икоты. Сунул купюры в карман рубахи. Пальцы нащупали приятную пухлость заработанных за день денег. Неплохо, неплохо – где-то под сотню… Попросил соседа приглядеть за этюдником.

– Что за такая техника? А? Черт разберет!

Челентано говорил без акцента, но в мелодике его речи все-таки угадывалось что-то высокогорное, кавказское. Он был чеченец, но почему-то откуда-то с Севера. Норильск, что ли, Славик точно не помнил. До этого он слышал про чеченцев только от Лермонтова – «злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал» или что-то в этом роде… В школе еще.

Руслан-Челентано (а ведь действительно похож!), по-кошачьи маневрируя меж художников, их хозяйства, разложенного тут же на брусчатке и прогуливающихся зевак – по большей части «гостей столицы», москвичи сюда попадали, как правило, случайно или с провинциальной родней, – прокладывал путь вниз по запруженной улице. Славик на ходу поглядывал на работы коллег – так, в основном на троечку, дилетантщина по большей части. Хотя вот эта ничего… Уголь… Мастеровито. Волосы лихо сработаны. Надо будет присмотреться потом.

У аптеки пришлось огибать плотную толпу. У стены кто-то невидимый терзал фальшивую гитару, а кто-то другой нараспев кричал дискантом. А может, это был один и тот же человек. Толпе нравилось – особо ловкие поэтические пассажи отмечались хлопками. А строчки «Ночами грыз я горькие грибы, а зверь в Кремле строгал гробы» заслужили настоящей овации.

Вынырнули из шашлычной вони, густой и аппетитной, – надо будет перекусить на обратной дороге. И пивка!

5

– Что за техника? Знаешь, да?

Славик знал: «сухая кисть» называется.

Два корейца проворно, едва касаясь бумаги, сновали большими колонковыми кистями. Быстрыми кругами, словно щекоча ватман. А там, как на фото в проявителе, каким-то чудесным образом наливались тоном, проступали, оживали в невозможной мягкости теней и плавности форм шея, щека, губы. Глаза! Глаза действительно получались потрясающе.

– Вы крайний рисоваться? – чуть ткнула Славика в спину толстая гражданка с монументальной прической и голыми руками. – А почем, не знаете?

– Двадцать пять, – не оборачиваясь, ответил кореец. – Будете вон за той девушкой.

Шашлык подгорел и был жирный – щекотное сало стекало до локтей. Они макали куски мяса в темно-красный соус и запивали тепловатым пивом из зеленых бутылок, голых, без этикеток – вся информация о напитке уместилась на жестяной пробке.

Руслан кинул непрожаренный кусок бродячему псу – тот моментально материализовался, как только они разместились на ящиках, а после с немой укоризной гипнотизировал их.

– А чем это они трут, корейцы?

Славик запрокинул голову, последний глоток разочаровал – одна пена, черт. Все равно хорошо! Вытер губы ладошкой.

– Масло. Сажа или жженая кость.

– Какая такая кость?

Славик повернулся, посмотрел в глаза чечена.

– Ты рисованию, живописи учился вообще?

– Я кулинарный кончал, в Барнауле, говорил же тебе. А рисовать только здесь начал. Приехал – смотрю, ха! Улица красивая, женщины ходят сами, а? Свежий воздух, м-м-м… Думаю, художником надо, зачем поваром? Ну?

6

– В театральный? На актерский? Нет, почему, вовсе даже и не думаю! Наоборот, вот смотрю я на вас и вижу… Что? Нет, не просто симпатичное… даже, я бы сказал, красивое лицо. Одухотворенность! Вижу в вас эту самую страсть, жажду творчества. Ведь есть же страсть? Вот, к примеру, Ван Гог. Ага, который ухо… Вот где страсть! Гейзер! Фонтан! Или Рембрандт – мастер света, тот тоже э-э…