Славик выставил руку, прищурился, словно целясь:

– Так-так-так. Так…

Уверенным зигзагом закруглил прядь за ухом, еще… Мазнул ластиком – блик волшебно оживил волосы. Хорошо!

– Мне ли не знать? Как человек творческий утверждаю: главное – страсть! Огонь! Безусловно, безусловно… и это тоже. Но этому ведь и научиться можно. Вот вы поступите, да, да, тьфу-тьфу-тьфу, хотя я просто уверен. Уверен! Вы мне свой телефон дайте – я вам через месяц позвоню, с шампанским отметим. Приглашаю! Естественно.

Да, вот с таким вот неоперившимся чертенком, глупышкой и простушкой, как славно было бы покувыркаться, устроить кутерьму где-нибудь на природе, среди высоких трав, а? На дачу нельзя – там Ленка с пацанами… Может, на Николину или в Серебряный Бор? Куда Ольгу возил. А что? Отличное место, сосны, пейзажи открываются…

7

Последнего клиента добивал уже при свете фонарей и нервно моргающей надписи «Кулинария». Совсем пьяного майора-пограничника, упрямо сползавшего вбок, Славик закончил кое-как, наспех – стало совсем темно.

Получилось не похоже, разве что усы… Нехорошо, конечно, ну да бог с ним, майор все равно портрет где-нибудь в метро забудет.

До этого была еще одна – непоседливая и задастая тетка, с толстыми, как у борца, руками, громкая, из Воронежа. Еще тридцатник в плюс. С погранца взял четвертной – пожалел вояку.

Славик оглянулся, покрутив головой, пересчитал деньги. Сто сорок семь рублей – и это чистыми, минус шампанское и шашлык. Совсем даже неплохо.

Парковался Славик в Староконюшенном. Дотащил барахло до машины. Свалил этюдник и прочее хозяйство в багажник. Зашел в телефонную будку, чуть не задохнувшись от вони, ногой распахнул дверь. Достал книжицу, полистал, с трудом разбирая цифры и имена.

Так кто ж, юность бесенка? Или опыт, развратные губы и грудной голос, а? Вот в чем вопрос… Лариса или…

– Лариса? Узнали? Вот весь день думал о вас… да нет, серьезно. Да, да… А зачем откладывать? Сейчас вот за вами заеду – и все. Как обещал: огни вечерней столицы. И туда тоже. Университет, конечно… Нет, невест там уже нет… Поздно. Невесты все уже бай-бай делают.

8

Славик этого района не знал.

Свернув с Волоколамки, поплутал по подслеповатым переулкам, наконец, нашел тот салон для новобрачных, про который говорила Лариса. Неожиданно вспомнил, что именно здесь покупали кольца и Ленкино платье. Шесть лет назад… Нет, восемь. С ума сойти – восемь лет!

Направо и сразу налево.

Ну и название – улица Соломенной Сторожки – полный маразм!

Остановился у самого подъезда, вздыбив машину на бордюр. Отвинтил зеркало, кинул на сиденье – черт его знает, что за место. Темень, кусты, заборы.

Достал из багажника увесистый пакет. Толстое стекло глухо звякнуло. Одну бутылку положил обратно в багажник. Подумал. И снова сунул ее в пакет. Шампанского много не бывает.

9

Квартира оказалась маленькой – пахло кошкой и какими-то лекарствами. Из замыленных овалов на стене выглядывала робкая деревенская родня. По стене – какие-то самодельные кружева, в углу – картонная Богородица.

Вторая бутылка шампанского хлопнула полиэтиленовой затычкой, полезла пена. Опять завоняло кислятиной и дрожжами.

Лариса проворно подставила чашку – пили из фаянсовых в красный горох чашек.

– Вот вы, Лариса, девушка не только красивая… да-да, и не возражайте, но и, – Славик, сделав паузу, поднял палец, – но и умная. Я заметил сразу. Что умная, в смысле…

Лариса сделала бровью вверх и чуть отпила из чашки. По белому краю багровыми укусами неопрятно лоснилась помада. Славик старался туда не смотреть.

– Вот вы меня поймете. К примеру – Ван Гог, да, который ухо… Но я не про ухо. Он писал брату: говорит, брат, я заплатил за искусство своей жизнью и рассудком. Жизнью!

Лариса слушала, вкрадчиво улыбаясь. Свет свечки выхватывал лицо из темноты, и она казалась Славику одной из тех линялых фотографий на стене.

Славик все говорил, говорил, торопливо, словно боясь, что его перебьют и он не успеет сказать какой-то важной вещи, чего-то главного:

– А вот еще… Не верю я в нашу цивилизацию, не верю! Сколько раз я видел – это Ван Гог пишет, – как топчет она слабых и беззащитных. А истинная цивилизация должна быть основана на человеколюбии. Во! И нет сил моих больше – устал смертельно. А в конце приписал: так будет лучше для всех.

* * *

«Так будет лучше для всех», – написал Ван Гог в записке перед тем, как приставил пистолет к голове и выстрелил.

А до этого чисто побрился. Побрился той самой бритвой, которой пару лет назад он пытался зарезать Синьяка. Тогда, слава богу, великан Гоген, сграбастав тощего голландца в охапку, остановил его.

Той самой бритвой, которой позже он отрезал ухо и, упаковав, как сувенир, в шуршащую папиросную бумагу, а потом в коробку, перевязав голубой лентой, отправил в подарок Лильен, знакомой проститутке. «Какие у тебя, Винсент, красивые уши!» – как-то раз сказала она ему…

Он сбрил свою рыжую бороду и усы, заметив, как много волосков поседели и стали совершенно белыми.

А непривычно голым скулам сразу стало холодно.

Потом с трудом (в последнее время у него страшно болела спина) вытащил ободранный, еще отцовский чемодан из-под кровати, достал оттуда белую рубашку без воротника, надел ее, провел ладонями по груди, разглаживая складки. Рубашка пахла лавандой, домом и внезапно ускользнувшей жизнью.

Придвинул мольберт к треснутому зеркалу на стене. Долго разглядывал чужое лицо, проводя пальцами по гладким впалым щекам. Потом взял палитру, кисти.

И начал работать.

Этот автопортрет он написал специально для матери. Свой последний автопортрет. Потом взял револьвер и выстрелил.

* * *

Славик говорил, иногда усмехаясь совсем невпопад – к горлу подпирал мерзкий комок, – в эти моменты глазам становилось щекотно, но ему было наплевать, все равно в потемках слез не разглядеть. И эта комната, и эта женщина показались ему вдруг чем-то давным-давно прошедшим. Будто этого уже нет. И его тоже нет, а может, никогда и не было вовсе. Ему стало тоскливо. И страшно. Но пока он говорил, ему казалось, что еще есть надежда, еще не все пропало.

И Славик говорил.

Говорил до тех пор, пока Лариса молча не придвинулась к нему вплотную. Она повалила Славика на съехавшие подушки дивана и, сильно дыша носом, наконец заткнула ему рот своими мокрыми алыми губами.

Я догадалась сразу.

Почти сразу.