я был принят в 1932 году в члены партии.

Последний рейс „Вана“

Я продолжал плавать матросом на корабле «Ван». Теперь у меня было партийное поручение: вести среди команды политическую работу. Когда после приема в партию я уходил в очередной рейс, мне еще раз напомнили, что обязан строго хранить партийные тайны, быть настороже, всегда помнить, что на свете есть немало провокаторов и шпиков, с собачьей преданностью служащих властям, полиции и жандармерии.

Обстановка на нашем корабле способствовала проведению политической работы среди моряков. Капитан Верстратен был человеком либеральным, смотрел сквозь пальцы на деятельность агитаторов, «смущавших» своими беседами команду. В Антверпене, когда мы готовились к отплытию, у меня состоялся с ним любопытный разговор.

Улучив удобный момент, он неожиданно подошел ко мне, поинтересовался, как дела, хорошо ли отдохнул дома, весело ли погулял, нашел ли по душе девочку и прочее. Слушая мои односложные ответы, Верстратен, посасывая трубку, изредка посматривал на меня. Я чувствовал, что он хочет еще о чем-то спросить. И не ошибся. Выпустив густой клуб дыма, капитан помахал трубкой, чтобы разогнать облачко, будто оно ему мешало, и сказал:

— Симеон, я знаю, что ты больше русский, чем румын. Расскажи, что делается сейчас там, в России. Много разных слухов ходит. Где правда, где ложь — не разберешь, бог его знает. Говорят, будто новые власти здорово там заправляют. Пятилетку придумали, и она — как ветер попутный кораблю — надувает паруса, и страна идет вперед... А другие утверждают, что она на дно идет. Крестьянина, что всегда кормил Россию, в какие-то резервации загнали... Кооперативами, что ли, называются. А он не признает их...

— Господин капитан, ведь я из России давно. К тому же Бессарабия, где мы проживаем, под властью боярской Румынии находится. Мне мало что известно о жизни в Советской стране. Слыхал, будто неплохо дела там идут без помещиков и капиталистов. Сами себе хозяева рабочие и крестьяне. Учатся управлять государством, и это будто у них получается...

Хоть и в самом деле немного я знал, что делается в теперешней России, но все же кое-что рассказал Верстратену, чувствуя, что он интересуется искренне, спрашивает без подвоха. Он внимательно слушал, глядя на расстилавшееся море, по которому бежали белые гребешки. Изредка задавал новые вопросы.

В порыве откровенности капитан вдруг пробормотал, попыхивая трубкой, что сам не одобряет капиталистической системы, что она, видимо, действительно пережила себя и людям труда от нее в самом деле не сладко. По себе, мол, это знаю...

Чем же он был недоволен? Раз дело пошло на откровенность, то и я решил спросить его об этом напрямик. Мне было непонятно. Капитан судна. Как будто сам хозяин. Имеет, очевидно, приличные доходы от фрахта, каждого рейса. Странно, почему же он сетует на капитализм, недоволен им. «А может, мелькнула мысль, он попросту провоцирует меня?» Но после того, что я услышал от него, тут же отбросил это подозрение.

Оказывается, Верстратен вовсе никакой не хозяин. Он сам служит у пароходной компании, в любой момент его могут рассчитать и прогнать со двора, как старую собаку, которая уже плохо сторожит добро.

— С юных лет я моряк, — говорил мне Верстратен. — В Антверпене у меня дом, жена, дети. Но дома, Симеон, поверь, я как чужой. Потому что вечно в плавании. Но если я перестану водить судно, то как будет жить семья? Других источников существования у меня нет. Поэтому стараюсь, из кожи лезу, дабы угодить хозяину, чтобы он был мной доволен. Иначе в любой момент могу вылететь за борт. На мое место желающих всегда найдется много...

Услыхав его исповедь, я понял, что заблуждался, считая его хозяином своего положения. Теперь мне становилось ясным, почему и он недоволен капитализмом.

Уходя в рейс, я брал с собой политическую литературу — газеты и журналы. Часто давал их читать свободным от вахты матросам. Заметив это, капитан как-то попросил меня и ему дать почитать кое-что. Помню, дал ему журнал «СССР на стройке» на английском языке. Он прочитал и долго после этого был какой-то необычно задумчивый, серьезный. Потом попросил еще дать что-нибудь в этом же роде. У меня был свежий номер английской газеты «Дейли уоркер». Довольно быстро и ее он прочел.

— Симеон, если достанешь новые газеты и журналы — принеси, буду благодарен. Много интересного делается на свете, особенно там, где капиталу дали отставку...

По мере возможности, я просвещал своего капитана. А он все с большей симпатией относился к Советской России, хотел знать о ней поподробнее.

Пароходная компания, которая была нашим хозяином, имела три судна — «Спа», «Аны» и «Ван», где я служил матросом. Нельзя сказать, что это были хорошие посудины. За время длительной эксплуатации они порядком износились и не могли конкурировать с более современными кораблями. Поэтому иностранные промышленные и торговые фирмы не спешили пользоваться их услугами, фрахтовать для перевозки своих грузов, предпочитали пользоваться лучшим транспортом.

И вот однажды наступил печальный день, повергший вас в уныние. Из-за отсутствия грузов, вследствие экономического кризиса, пароходная компания вынуждена была поставить все три судна на прикол.

На «Ване» оставили лишь четырех человек — капитана, меня и еще двух матросов-армян. Мы занимались только тем, что охраняли судно. Жизнь на нем замерла.

Вынужденное безделье надоело до тошноты. Мне хотелось деятельной морской жизни, работы, а мы прочно сидели на мели и ждали «погоды», то есть пока кто-нибудь зафрахтует судно. Однако желающих не находилось. Настроение подавленное. А главное — не видно просвета. Как на море зимой в штормовую ночь.

Я предавался грустным воспоминаниям. Мысли вертелись вокруг покинутого дома. «Как там родные в далеких Клишковцах? Как жена, дочь Гануся? Ведь она почти не видела отца. Бог знает, когда удастся вернуться на родину и перестать скитаться».

Партийное поручение

Но вот однажды на горизонте наступило просветление. Пришел конец осточертевшему безделью. Какая-то фирма решила зафрахтовать «Ван» для перевозки грузов. Их предстояло взять на борт в Голландии.

Капитан Верстратен набирал новую команду. Относясь ко мне благосклонно, он решил повысить меня в должности и назначил боцманом. Об этом я поставил в известность свою партийную ячейку, а также сообщил, что ухожу в плаванье — груз берем в Роттердаме. Секретарь парторганизации, услыхав это, оживился, медленно заходил по комнате, что-то обдумывая. Остановившись подле меня, сказал:

— Есть одно важное