фон Шпинне, голос его зазвучал резче и громче.

– Да!

– Как же я сразу-то не догадался! Стало быть, ты его отравила. Плохи твои дела, Варвара! – Начальник сыскной так произнес имя горничной, что той показалось, будто бы ворон прокаркал. Она даже вздрогнула и оглянулась, а вдруг и точно где-нибудь сзади на жердочке сидит черная птица да ее по имени называет. – За отравление на каторгу попадешь, а может, и еще что похуже… – В глазах фон Шпинне блеснули пророческие огоньки, точно увидел он будущее Кануровой, и было оно мрачным и страшным, как египетские казни.

– Да не травила я его, уж в который раз говорю… – обреченно проговорила горничная.

– Кому ты говоришь в который раз? – потребовал пояснения начальник сыскной.

– Следователю Алтуфьеву, а теперь вот и вам. Не знаю, как вас величать…

– Называй меня господин полковник.

– Вы, господин полковник, судя по глазам, человек в своем уме, не такой, как Алтуфьев этот.

– А что с Алтуфьевым?

– То, что я – невинная, а он меня в темнице сырой да вонючей держит. Почитай, каждый день вызывает, и давай одно и то же – зачем отравила господина Скворчанского?

– И что ты ему на это отвечаешь?

– А что я могу отвечать, если не травила? Поначалу криком кричала – не я это, а потом и голос сел, да и охота кричать пропала. Теперь молчу. Обида порой берет… – она ухватила себя за платье на груди, – ну за что мне это все, за что? – Горничная подняла глаза к потолку, по ее грязным щекам потекли настоящие слезы.

– Значит, ты ни в чем не виновата?

– Не виновата! – встрепенулась Канурова, отблеск надежды увидела в словах фон Шпинне. – Вот как на духу! Вы уж мне поверьте, господин полковник. Алтуфьев на меня, горюнушку, напраслину возводит, ему настоящего злодея искать неохота, вот он меня и мучает, душу мне мочалит. Требует, чтобы я на себя чужой грех взвалила, а я не возьму, вот пусть он так и знает…

– А ты Алтуфьеву это говорила?

– А то как же! Я ему это каждый день твержу, только он меня не слушает, все свое талдычит – зачем отравила, кто твои сообщники? А какие у меня сообщники, ну вот какие? Вы уж помогите мне, господин полковник, а я за вас всю жизнь Богу молиться стану. Вы же, я вижу, человек хороший!

Начальник сыскной смотрел на плачущую горничную и думал, что Варвара Канурова – девка-то непростая. Что-то прячется у нее внутри. Все эти слезы, сопли, это – личина, харя скоморошья, а на самом деле она другая, только он не знал еще, какая она – другая. Фома Фомич встал, вышел из-за стола и принялся медленно прохаживаться у Кануровой за спиной. Та сидела смирно, не озиралась. Допросы у Алтуфьева не прошли для нее даром.

– Ты господина Джотто знаешь? – спросил после непродолжительного раздумья начальник сыскной.

– Знаю! – проговорила Канурова, и чуткое ухо Фомы Фомича уловило в ее голосе какую-то новую нотку, которую он еще не слышал.

– А как хорошо ты его знаешь?

– Ну, это хозяин кондитерской «Итальянские сладости»…

– Я не об этом. Ты его, я имею в виду Джотто, видела когда-нибудь?

Горничная думала над вопросом чуть дольше, чем нужно, всего на несколько секунд, но это не ускользнуло от внимания начальника сыскной.

– Нет, не видела. Хотелось, конечно, поглядеть. Говорят, красавец, но не случилось! А сейчас, поди, не то что Джотто, а и света белого больше не увижу, – сказала и заныла, заскулила тихо, противно.

– Господин Джотто красавец, да и ты девка тоже ничего – видная! – вдруг ни с того ни с сего сказал фон Шпинне и сел на место. – Так говоришь, Джотто никогда не видела? А хочешь, я тебе такую возможность предоставлю?

– Какую возможность? – перестала ныть и шмыгнула носом Канурова.

– Джотто увидеть.

– Ну, я даже не знаю, стоит ли из-за меня беспокоиться, человека за ним посылать… это ведь у меня так, блажь бабская.

– А не надо никого никуда посылать. Господин Джотто сейчас сидит в соседней комнате. Он ведь тоже, как и ты, под подозрением в отравлении бисквитов. Ты что, не знала?

– Нет, а откудава бы я узнала?

– И то верно! Ну так что, хочешь на Джотто посмотреть?

– Да нет, как-нибудь в другой раз, вид у меня сейчас неладный, на щеках кукожа…

– Так ты глянуть на него хочешь или понравиться ему? – спросил и впервые улыбнулся начальник сыскной. Но улыбался не по-доброму, а зло, хищно. – Другого раза может и не быть. Осудят тебя, забреют и на каторгу в Сибирь! – Фома Фомич указал пальцем за свое левое плечо.

– Да за что, господин полковник? Ведь я ни в чем не виноватая!

– Хотя бы за то, что сидишь тут, смотришь на меня и нагло врешь! – голос начальника сыскной приобрел силу. – Ты кого обмануть хочешь, меня? – задавая этот вопрос, Фома Фомич приподнялся. У горничной приоткрылся рот. – Это ты Алтуфьеву будешь мозги в косы заплетать, а я тебя насквозь вижу, знаю о тебе все: кто ты, что ты, и сколько в тебе дерьма! – после сказанного начальник сыскной опустился на стул.

– Так ведь невиновная я…

– Речь сейчас не о твоей виновности. Твоя виновность еще не доказана, равно как и невиновность. Это дело будущего. А речь сейчас о том, что ты мне соврала.

– Да в чем, в чем я перед вами грешная? Вы мне, господин полковник, только намекните, я все скажу!

– Ты когда-нибудь господина Джотто видела?

– Да я уж говорила, что не видела! – подняла руки и снова опустила их на колени Канурова.

– Вот это и есть вранье! – тихо проговорил начальник сыскной. – На самом деле ты видела Джотто, и не один раз. Тому и свидетели есть.

– Врут эти ваши свидетели! – неожиданно спокойно и без привычной плаксивости в голосе сказала Канурова.

– Нет, Варвара, свидетели не врут, ты врешь. Потому что ты не просто видела Джотто, ты была его любовницей, – начальник сыскной блефовал, но делал это уверенно и грамотно, как в покерной партии. – Да-да! И это тебе он рассказывал про то, что привез с собой из удивительной страны Италии, в которую вы скоро вместе с ним уедете, склянку с заморской отравой – «флорентийская смесь»! А еще я знаю, что ты, пока кондитер спал, отсыпала из этой склянки немного зелья и потом отравила им бисквиты!

– Нет, нет, это все неправда! – закричала переменившаяся в лице Канурова.

– Твои слова, горлица, не имеют никакой ценности. Все, что ты говоришь, это