у вас никогда не закончатся, – обреченно сказал кондитер и тяжело вздохнул.

– Да нет, закончатся. Прямо сейчас, но, разумеется, после того, как я их задам. Вы же помните, что меня интересовало в предыдущую нашу беседу?

Джотто задумался или сделал вид, что задумался. Фон Шпинне терпеливо ждал, что он скажет.

– Не беда, что вы не помните, беда будет, если я забуду. Но наше с вами счастье заключается в том, что я не забуду… Память у меня и вправду неплохая, но положиться на нее я не могу. Поэтому все, что мне нужно помнить, я записываю, – с улыбкой проговорил начальник сыскной.

– Я вспомнил… Вы спрашивали меня, кому я рассказывал, что у меня есть яд!

– И кому же?

– Увы, но этого я вам не скажу.

– А как же вы, господин Джотто, в таком случае собираетесь выйти отсюда? Ведь пока вы не назовете ее имя, вам не выйти из сыскной!

– Ну что же, – согласно кивнул кондитер, – тогда мне придется остаться у вас навсегда, потому что имя я не назову!

– Печально это слышать, но, с другой стороны, ваша стойкость вызывает уважение. Англичане подобное поведение называют джентльменским. Ладно, оставайтесь джентльменом, не называйте мне эту женщину. Да, признаться, и необходимости в этом нет, она отпала!

Джотто вопросительно выгнул брови.

– Почему?

– Потому что я знаю, кто эта женщина, господин кондитер. Вы упрямитесь назвать ее имя не потому, что джентльмен, а потому, что вам было стыдно сознаться в вашей любовной связи с горничной Скворчанского – Варварой Кануровой.

– Это неправда! – воскликнул явно пораженный словами начальника сыскной кондитер.

– Что неправда? То, что вы были любовниками, или то, что вы стесняетесь признаться в связи с горничной? – тихо спросил фон Шпинне.

– Все. Все, что вы говорите относительно моей связи с Кануровой, все это неправда!

– Господин Джотто! – Начальник сыскной, подавляя зевоту, прикрыл рот рукой. – Вы производите впечатление неглупого человека, по крайней мере, мне так показалось, но порой говорите глупости. На что вы рассчитываете? Переубедить меня и доказать обратное?

Джотто, отведя хмурый взгляд в сторону, молчал. А Фома Фомич продолжал говорить:

– Ваше положение намного серьезнее, чем вы думаете. И это не ограничивается вашей любовной связью с Кануровой. Есть еще кое-что, что позволит мне с легкой душой отправить вас на каторгу…

– Что?

– Отравление нищего у Покровской церкви – это ваших рук дело!

– Нет!

– Да! Это ваших рук дело. И за это вы отправитесь на каторгу. Я даже знаю, почему вы пошли на это преступление. Из-за Кануровой. Вы хотели, чтобы ее освободили из-под стражи, и не придумали ничего лучшего, чем отравить человека. Логика ваша была проста: если отравления продолжаются, значит, человек, которого в этих отравлениях обвиняют, невиновен, и его надо выпускать из острога. И все было бы так, как вы планировали. Канурова, скорее всего, оказалась бы на свободе, но жизнь всегда вносит поправки. Осуществлению вашего плана помешал следователь Алтуфьев. На первый взгляд можно подумать, что вы совершили это из-за любви, но, присмотревшись, понимаешь – вами двигало совсем другое чувство. Вы боялись, что, находясь долгое время под замком, горничная начнет говорить. И вот тут всплывет склянка с «флорентийской смесью». А как потом доказывать, что это не вы отравили Скворчанского…

– Но это не я отравил! – воскликнул Джотто.

– Вот здесь я охотно вам верю. Это не вы. Скворчанского отравил кто-то другой.

– Марко?

– Не говорите глупости! Да, вы мне соврали, когда подтвердили, что почерк принадлежит Марко. Соврали намеренно, про себя рассудив, что вот он – шанс все прекратить, свалив вину на десятилетнего мальчика. Ему-то теперь все равно, он – мертв! Но вы ведь не могли не понимать, что ребенок просто не в состоянии спланировать и осуществить подобное. Если Марко и был каким-то боком замешан в отравлениях, то только как пособник. За ним кто-то стоял, кто-то взрослый и хитрый. Повторю, это не вы. Я в этом уверен, хотя могу и ошибаться. Отравитель, к сожалению, пока на свободе, и мы не знаем, кто это…

– А что будет со мной? – прервал рассуждения начальника сыскной Джотто.

– А что вы хотите, чтобы с вами было? – вопросом на вопрос ответил фон Шпинне.

– Ну… не знаю!

– Да все вы знаете. Вы хотите выйти отсюда. И, может быть, вам это удастся, даже несмотря на то, что вы повинны в смерти человека. Пусть нищего, но человека! Вы ведь признаете факт отравления вами нищего возле Покровской церкви?

Джотто молчал. Он смотрел на Фому Фомича и не знал, что ему делать: сознаваться или, напротив, все отрицать.

– Ну так что? Я вижу, вы стоите на распутье: признаваться или не признаваться. Советую признаться! И вы тотчас же выйдете отсюда. Не надо ничего писать, говорить тоже ничего не надо, просто кивните. Ну, это вы отравили нищего?

– Да, это я, но…

– Не надо продолжать. Я знаю все, что вы можете на это сказать. То, что я намерен предпринять, может показаться вам странным и даже подозрительным, но я решил выпустить вас.

– А как же…

– Как же смерть нищего? Это преступление, вне всяких сомнений! Но мне, как человеку, пытающемуся поймать отравителя, выгодно, чтобы вы, господин Джотто, не сидели в тюрьме, а продолжали хозяйничать в своей кондитерской. Отравитель находится в кондитерской «Итальянские сладости», я это знаю, и вы мне поможете его поймать. А уж когда поймаем, потом и поговорим о вашей дальнейшей судьбе. Понимаете меня?

– Более чем. Но как я смогу вам помочь? Я не сыщик, я кондитер.

– Я ведь уже сказал, господин Джотто, ваша помощь будет состоять в том, что вы будете продолжать управлять своей кондитерской и постараетесь создать там условия, какие были до отравления.

– Но это почти невозможно!

– Слово «почти» меня обнадеживает.

– Я правильно вас понял – мне нужно будет, как и раньше, вести свои дела, и ничего большего вы от меня не требуете?

– Почти ничего.

– Слово «почти» меня настораживает, – улыбнулся Джотто. – Не могли бы вы подробнее рассказать об этом «почти»?

– Вы будете обязаны сообщать мне о всех странностях, которые, возможно, начнут происходить в вашей кондитерской.

– Иными словами, я должен буду вам доносить?

– Господин Джотто, мне все сложнее и сложнее вести с вами беседу. Может быть, плюнуть на все? Черт с ним, с отравителем, пусть живет, творит свои черные дела. Взять все эти бумаги и отдать следователю Алтуфьеву, пусть разбирается. Скажите, вы хотите вернуться в кондитерскую к вашим безе и бисквитам, хотите?

– Хочу! – кивнул Джотто.

– Вот видите, вы хотите.