— Я не из милиции, — улыбнулся Дронго.

— Пардон. Все сказанное относится и к прокуратуре.Чиновников я не люблю еще больше. С милиции взять нечего. Там все дуболомы, а увас в прокуратуре хотя бы университеты и институты кончают. И для чего? Чтобыпотом людей мучить.

— Это ко мне тоже не относится. Я не из прокуратуры.

— Неужели вы из ФСБ?

— Нет, я просто частный эксперт, который собирает некоторыематериалы о покойном Алексее Миронове, вашем друге.

— И Кира дала вам мой адрес? — с удивлением спросилМонастырев.

— Она сказала, что вы и Аркадий были самыми близкимидрузьями покойного. А адрес я нашел сам.

— Вообще-то правильно. Мы очень дружили. Странно, что онатак сказала.

— Почему странно?

— Посмотрите вокруг, — засмеялся Монастырев, обводя рукойокружающее пространство и царивший в нем хаос, — как вы считаете — можетприличная женщина пустить обладателя такой квартиры к себе в дом? Мы редкоходили к Миронову. Кирочка изумительная женщина, но она слишком хорошая хозяйкаи достаточно известный дизайнер, чтобы долго терпеть в своей квартире такиегрязные пятна, как мы с Аркадием.

— Она вас не любила?

— Упаси Господь, просто она считала, что мы не совсемсоответствуем тому имиджу, который она пыталась «напялить» на Алексея. Он ведьбыл очень хорошим журналистом, настоящим мастером своего дела. Мы вместеначинали несколько лет назад. Но ей всегда казалось, что наша дружба — этонечто неосязаемое. Мы не были ни дипломатами, ни министрами, ни советниками, нидаже миллионерами. Нас нельзя было пригласить на великосветский коктейль или вкакое-нибудь иностранное посольство на прием. Мы были людьми без определенныхзанятий. Поэтому она не очень нас жаловала, но, как умный человек, понимала,что Алексею нужно иногда пообщаться с нами для души, а не для показухи. Вы необращали внимания, что очень часто друзей выбирают для показухи? И чем вышечеловек, тем выше у него должны быть друзья. Хотя на самом деле это такаяглупость. Если ты президент, то у тебя должен быть друг не король соседнейстраны или премьер другого государства, а слесарь с соседней улицы, с которымты вместе учился в школе. Вот тогда ты действительно Человек, независимыйчеловек. Но президенты предпочитают королей, премьеры любят канцлеров, министры— послов, а журналисты — всю эту великосветскую свору, без которой они уже немогут. Но Алексей был не такой. Он мог надеть смокинг и поехать к послу наприем. А мог напялить куртку и отправиться с нами на пикник, чтобы нализатьсядо такой степени, когда мы уже не знали, куда делись его куртка или мои очки.

— Вы были близкими друзьями?

— В этом смысле да. Мы были его настоящими друзьями. Знаете,ведь Аркаша так плакал на его похоронах, как будто потерял брата. Да и я тожевсплакнул. Все-таки Леша был потрясающим человеком. А зачем вам все это нужно?Хотите выпустить книгу с громким названием «Кто убил Алексея Миронова»? Ипокопаться в его грязном белье? Или будете рассказывать о его большом жизненномпути, множа ту слащавую мерзость, которая так часто встречается на нашихкнижных прилавках?

— Нет, мне просто хочется понять — какой он был человек. Апонять человека — это постичь сокровенный смысл его поступков. Так говорилидревние.

— Это верно. Но для чего вам все это нужно?

Кошка попыталась влезть на колени Монастырева, и тот не сталее прогонять. Она улеглась в привычно блаженной позе, замерев от восторга,когда рука хозяина начала поглаживать ей спину.

— А разве вам не интересно знать, кто именно его убил?

— Нет, — вдруг сказал Монастырев, — совсем не интересно. Впервые месяцы после его смерти я, как и все, горел праведным гневом, считая,что прокуроры и следователи довольно быстро найдут организаторов и исполнителейубийства. По телевидению несколько раз передавали, что дело поручено лучшимспециалистам и находится под контролем самого Президента. И чем все этокончилось? Пшик, и ничего. Просто выпустили пар, исписали тонны бумаги,поплакали на могиле Миронова и все. Все. Никаких результатов за два года. Мыпросто все перегорели за это время. Сейчас нам уже ничего не надо. Леша давнолежит в земле, он успокоился, его оттуда не вернешь. А мы остались здесь, и намнужно здесь жить. Жить со всеми мерзостями, которые нас окружают, со всеминашими недостатками. Какая разница, какой именно подлец отдал приказ о смертиЛеши? Миронову мы не поможем, на подлеца все равно не выйдем. А если даже ивыйдем на него каким-нибудь чудом, то дотронуться до этого подлеца и пальцем непосмеем. Ведь ясно, что приказ об убийстве отдавался на очень высоком уровне.На таком уровне, где могут контролировать и ход следствия, и показаниясвидетелей. А раз так, то не нужно себя обманывать. Мы никогда и ничего неузнаем.

— Вы пессимист, — заметил Дронго.

— Я как раз оптимист. Я надеюсь, что организатор убийстварано или поздно все равно захмелеет от собственной безнаказанности. Я надеюсь,что этот человек будет наглеть еще больше. Раз ему удалось убийство такогожурналиста, то он на этом не остановится. А это и будет началом его конца. ЗаЛешу Миронова ему все равно ничего не сделают. Но когда он снова захочетнарушить правила игры и заденет чьи-то интересы, вот тогда ему оторвут яйца, имы ничего все равно не узнаем. Но оторвут обязательно, и в этом смысле яоптимист. Может, вы все-таки хотите пива?

— А кто, по-вашему, мог хотеть его смерти?

— Вы хотите знать мою точку зрения? Тысячи людей. Те, комуон перешел дорогу. Те, кого он раздражал своим талантом. Те, кто не могпростить ему удачи. Он был удачлив во всем. В делах, в работе, с женщинами. Аэтого обычно не прощают. Но убили его, конечно, не завистники. Завистникибывают обычно людьми мелкими и пакостными. В этом смысле я с Пушкиным вполнесогласен. Если бы Сальери был только завистником, он бы никогда не смог убитьМоцарта. Просто не хватило бы духу. Он бы воровал его ноты, пакостил нарепетициях, рассказывал бы о нем всевозможные сплетни и гадости. Но у ПушкинаСальери убивает Моцарта. И он показывает нам такого Сальери. Талантливогомузыканта, осознающего гений Моцарта и оттого еще более страшного. Сальери непросто завистник. Он воплощение зла. Только сильный человек может замахнутьсяна гения. Я не знаю, какими были Дантес или Мартынов, но, судя по всему, несовсем теми дурачками, которыми их потом сделала наша либеральная пресса.Наверняка это были сильные люди.

— Я читал о Сальери, что он не совершал никакого убийства, —заметил Дронго, — все это выдумки писателей и поэтов.

— В каждом вымысле есть доля правды, — резонно заметилМонастырев, — поэтому в завистника я не верю. И в женщину не верю. У него быломного женщин, это правда. Но сейчас из-за бабы не убивают, просто времена нете. Власти у него особенной не было. Значит, только одна причина — деньги.Убивают всегда из-за больших денег. Это знают и прокуроры, и следователи, ижурналисты, и мы с вами. Остается только прикинуть, кому мог перейти дорогуМиронов со своими планами реорганизации телевизионного канала. И фамилий будетне так много. Три-четыре, может, пять, не больше. Разве трудно вычислить послеэтого убийцу? Но если такую элементарную вещь понимает даже такой дилетант, какя, почему это не делают те, кто обязан искать убийц? Значит, они этого простоне хотят. Или не могут. Или могут, но им не дают. В любом случае ответ будетнеприятным.