что рано или поздно его обнаружат и убьют, однако даже в тот момент, движимый ему самому непонятной силой, он стал думать о том, как бы закопать доклад Брейвиса в одном из самых темных и запыленных углов.

Похоже, грайки сочли, что в Библиотеке больше никого не осталось, и не стали тщательно обыскивать помещение, предпочтя крушить и громить все, что попадалось им на глаза.

Спиндлу без особых помех удалось вырыть яму, куда он положил в первую очередь доклад Брейвиса, а затем и оказавшиеся поблизости несколько наиболее древних с виду фолиантов. Таким образом он успел закопать штук десять, после чего грайки, возможно услышав какой-то шум, забеспокоились и стали производить обыск всерьез.

Его могли бы обнаружить уже тогда, но внимание грайков было отвлечено появлением еще нескольких писцов, которые предприняли попытку защитить сокровища, собранные их предшественниками в течение веков. За это время Спиндлу удалось разрушить перегородку в соседнее помещение и припрятать еще одну пачку книг: он не успел их полностью закопать, но закидал землей, чтобы придать им вид ненужного хлама.

Итак, будучи не в состоянии бежать, храбрый Спиндл все же продолжал делать все, что мог, хотя каждую минуту его могла настигнуть смерть.

Но вот грайки расправились с горсткой защитников и возобновили поиски. Обезумевший от ужаса, бедняга забивался все дальше в глубь Библиотеки. Он перебегал с полки на полку, перебирался через стенки в отчаянной попытке хоть немного отдалить свой смертный час.

Но все было тщетно. Черная тень накрыла его, и, обернувшись, он увидел двух разъяренных грайков, заметил, как блеснули занесенные для удара когти — хотя в этом углу было совсем темно, и они едва различали перед собой его мечущуюся тень, — когда вдруг почувствовал чье-то прикосновение и услышал голос. Прикосновение было легкое. А голос нежный, хотя звучный и очень уверенный. И сразу ему сделалось так хорошо и спокойно, будто он каким-то чудом перенесся в свою родную нору, где жил ребенком.

— Спиндл из Семи Холмов! — произнес этот голос. — Тебе предстоит выполнить нечто более важное, чем спасение древних текстов. Идем же, следуй за мной!

Он повернулся и мгновенно был ослеплен чистым ясным светом, который окружал фигурку крота. За спиной, будто издалека, слышались крики сбитых с толку грайков. Они громко обвиняли друг друга в том, что упустили беглеца...

И тут он получше разглядел своего спасителя, вернее, спасительницу, ибо это была особа женского пола: ее глаза светились любовью, она казалась совсем юной, и тем не менее в ее присутствии он почувствовал себя в безопасности.

Она повела его за собою еще дальше, в маленькое помещение, где без видимой системы было сложено шесть книг. На каждой покоился ничем с виду не примечательный камешек. В этом помещении все было озарено ярким светом, и звучала музыка, прекрасней которой он не слышал никогда.

— Ты возьмешь эти книги, Спиндл, и вместе с другими спрячешь их в надежном месте. Сохрани их для' будущих поколений, пусть их в свое время найдут. Эти камни тебе тоже надлежит взять, но их ты раскидаешь по ямкам, что возле Семи Холмов; там их сможет увидеть любой, но только достойный узнает, что они значат. Там они будут лежать в сохранности, пока не настанет положенный час и их не подберут.

— Но что это за книги? — осмелился наконец спросить Спиндл. — И что значат эти камни?

Тут Спиндл услышал ее смех — и столько звонкой радости, столько беззаботности было в нем, что, когда он станет уже глубоким стариком, этот смех будет продолжать звучать в его ушах и он все еще будет мечтать о том, чтобы услышать его еще хотя бы раз...

— Лучше тебе не ведать их названий и не знать их назначения. Твоя задача и без того достаточна сложна, добрый мой Спиндл.

— Откуда мне знать, где спрятать их? — спросил он тогда.

— Ты придумаешь, ты сообразишь, — сказала она и опять залилась смехом.

Тут любопытство пересилило страх, и, осмелев, он проговорил:

— Если моя догадка насчет значения камней верна, то их должно быть семь, а не шесть. Ведь это те самые Камни Покоя, которые кроты должны беречь пуще жизни?

— Может быть! — прозвучал насмешливый голосок.

— И каждая из книг посвящена одному из них?

— Более чем вероятно! — был ответ.

Спиндл стал разглядывать их, и она его не останавливала. Тогда он провел дрожащей лапой — лапой опытного переписчика — по тексту и убедился, что язык действительно очень древний и выше его разумения.

— Когда мне выносить их отсюда? — спросил он.

— Когда найдешь нужным. Главное, чтобы ты не попался.

— Если эти Камни и Книги действительно имеют то самое значение, тогда первым делом я вынесу Книгу Сражений. Она защитит меня, правда?

— Несомненно. Но более уповай на веру свою. Она тебе поможет гораздо больше. Удачи тебе, достойнейший Спиндл! Удачи и успеха!

— А ты? А ты вернешься еще? — пролепетал он со страхом, раздумывая над тем, что его ждет после ее ухода.

— О да. Ради тебя я вернусь, — услышал Спиндл, и она исчезла, унеся с собою и свет и красоту. Он оказался один, в темном углу, и над ним маячила тень грайка.

— Эй, поскребыш! — рявкнул тот. — А ну — иди-ка сюда!

Его вытащили из Библиотеки и подвели к другому грайку, рядом с которым находился весь избитый, полуживой писец, хорошо знакомый Спиндлу. При виде Спиндла бедняга отрицательно качнул головой и прошептал:

— Это Спиндл, простой служка. Он ничего не знает.

Его слова спасли Спиндла. Но в тот момент, когда измученные глаза бедняги встретились с глазами Спиндла, тот понял: несчастный писец каким-то чудом догадался о том, что Спиндлу известно нечто чрезвычайно важное — какая-то великая тайна, имеющая отношение не только к Аффингтону, но и к судьбе всего кротовьего народа; догадался — и был счастлив, что принимает муки не напрасно и что надежда на исполнение воли Камня продолжает жить.

Из всего, что происходило после этого, Спиндлу запомнилось немногое. Его еще несколько раз допрашивали, а потом вместе с остальными повели на юго-запад от Аффингтона, где начиналась дорога на Эйвбери. Оттуда он бежал, добрался до Семи Холмов, и много дней, а может, и недель провел там, бродя среди Камней, которые оберегали его в детские годы. Многие детали тех дней стерлись из его памяти,