убрал его в кобуру и шагнул на дорогу. Пусто. Если грохот выстрелов и привлёк чьё-то внимание, то исключительно бродячей собаки, облюбовавшей себе место для ночлега под крыльцом гостиницы. Из заведения мадам Томпсон по-прежнему лилась музыка, и публика уже наверняка позабыла обо мне. Обо мне и моём проигрыше...

— Это в вас стреляли?

Она подошла так тихо, что я вздрогнул, услышав её голос.

— В меня, — кивнул я.

— У вас кровь на щеке, — с участием произнесла Белла. – Вы ранены. Я могу помочь.

Я был рад её помощи. Проигрыш, падение в бездну, выстрел – и добрые женские руки, несущие облегчение. Что может быть лучше? Да, я был рад. Вот только Лу Фриско не спешил радоваться.

— Так-так, голуби воркуют! – Он стоял на веранде, уперев руки в бока, и сверлил меня взглядом ревнивого мавра. За его спиной ухмылялись братья Гомес и, кажется, мистер Каллахен. Всё же я был не прав, выстрелы привлекли внимание. Следом за ними на веранду высыпало ещё несколько человек.

— Босс, отдай его нам. Мы с ним разберёмся, – услышал я скрипучий голос с резким мексиканским акцентом. Кто именно это сказал, Хулио или Педро, я уточнять не стал; да и зачем, если они для меня на одну морду. Но я внимательно следил за обоими, и если кто-нибудь из них потянется за револьвером – выстрелю не задумываясь.

— Он ещё по закладной не расплатился, — с какой-то садистской удовлетворённостью сказал Фриско. – А ты, — это он уже Белле, — иди сюда. Не приближайся к нему, ты моя девушка!

Белла фыркнула, как рассерженная кошка.

— Твоя девушка? С каких это пор, Лу? Разве я тебе что-то обещала?

Лу Фриско относился к той категории людей, которые ужас как не любят, когда с ними спорят или не подчиняются. Когда я прогнал его с моего ранчо, он очень расстроился. Но у меня был весомый аргумент – винчестер, и он проглотил мои слова. У Беллы не было ничего, кроме того, что она женщина. Но поверьте мне – на Западе это самое действенное оружие. Оскорбить или, не дай бог, ударить женщину, значит подписать себе смертный приговор. Я видел, как одного наглеца в две минуты повесили на дереве, только за то, что он сделал в отношении женщины неприличный жест. Поэтому Лу сверкнул глазами, но настаивать на своих правах не осмелился.

— Потом поговорим, — прошипел он и, развернувшись, вернулся в кабаре.

Братья Гомесы последовали за ним, взглядами пообещав мне скорую встречу. Что ж, если ребята мечтают о потустороннем мире, то это их проблемы, и я с радостью помогу им эти проблемы решить. Мистер Каллахен, банкир с грустными глазами, не пообещал мне ничего, хотя мог бы. Например, мог бы сказать, что мой долг аннулирован и мне больше не о чём беспокоится. Но не сказал. Он просто ушёл. Ладно, пусть это останется на его совести.

Долг мой вырос. Теперь я должен был не только Дену Макклайну за тёлок, но ещё и мистеру Каллахену по закладной на ранчо, что в итоге составило три с половиной тысячи баксов. Если вернуть Макклайну его тёлок, то долг уменьшится на полторы тысячи, однако сделать этого я как раз и не мог. Закладная составлялась с учётом этим самых тёлок. Я даже не имел права вытащить гвоздь из табуретки, потому что этот гвоздь так же принадлежал владельцу закладной... Будь она неладна...

— Пустяковая рана, — сказала Белла, прикладывая к моей щеке свой белоснежный платочек. – Царапина.

Я уже и забыл, что она стоит рядом. Беды, так внезапно свалившиеся на мою глупую голову, завладели всем моим вниманием и не позволяли думать о чём-то ином. Я выпал из реальности, позабыл об осторожности и жил теперь одними мыслями. Если так пойдёт и дальше, то Лу Фриско в самом деле придётся покупать для меня гроб у мистера Джениша...

— Да... царапина, — произнёс я рассеяно.

Белла отняла платок от моего лица, и мне вдруг стало холодно. Не знаю откуда взялось это ощущение. Назвать вечер холодным у меня язык не поворачивался. Ещё минуту назад я изнывал от жары, а теперь трясся в ознобе и понимал, что тёплый плащ, окажись он под рукой, вряд ли поможет. И холод, и дрожь были вызваны чем-то другим, чем-то, что к внешнему миру не имело никакого отношения. Наверное, это пришло изнутри, из глубины того, что люди иногда называют душой. Мне показалось, что я вновь стал маленьким мальчиком, тем самым мальчиком, который много раз прижимался к тёплым маминым коленям, когда чувствовал себя одиноким... Но это было давно, в другой жизни, в чужой, не в моёй.

— Кто стрелял?

Грубый голос шерифа прошёлся по моим натянутым нервам как напильник по железу. Шульц стоял справа от меня, и мне пришлось развернуться, чтобы встать к нему лицом.

Он оказался хитрее, этот Шульц. Учитывая опыт нашей первой встречи, он пришёл с тремя помощниками, причём все трое были вооружены дробовиками, и теперь держали меня под прицелом. Дробовик – страшное оружие. При стрельбе с близкого расстояния заряд картечи способен разорвать человека пополам, а уж три заряда... Шульц смотрел на меня, как бульдог на кошку – на кошку, которую загнали в угол и вынесли смертный приговор. Оставалось лишь спровоцировать драку, что, учитывая мой взрывной характер, сделать было не сложно.

— Это, конечно, ты, Росс! Почему-то везде, где ты появляешься, сразу возникают беспорядки. Придётся всё-таки арестовать тебя. Посидишь в камере месяц-другой, поумнеешь.

Я не собирался его разочаровывать, хотя прекрасно понимал всю невыгодность своего положения. В тот раз, в Вайоминге, когда я стоял один против банды Блекменов, шансы мои были ничуть не выше. Правда, у них не было дробовиков, только кольты, но зато их было пятеро.

— Тебе придётся сильно постараться, Шульц.

— Ты сумасшедший, Росс, — усмехнулся Шульц. – Нас четверо...

— Ничего, я выкопаю могилу побольше.

Я – самоубийца, и теперь этого никто не сможет опровергнуть. Что ж, видимо, такова моя планида – сгинуть бесславно в этом дрянном, богом забытом городишке. Обидно. Вроде только жить начал, о женитьбе задумался. Да и городишко-то, действительно, дрянь. Вот если б в Денвере или в Эль-Пасо, или, на худой конец, в Карсон... Тогда об этом поединке слагали легенды! Говорили бы, какой ясмелый, отважный и глупый, коль не побоялся выступить против четверых, трое из