всякий бы понял: она высокого рода. Бедная девушка, сколь тягостным бременем должна быть для нее зависимость от других! Интересно, о чем это она так сосредоточенно думает? И, прежде чем заговорить, Ковентри не отказал себе в удовольствии посмотреть на нее подольше.

— Принести вам поужинать, мисс Мюир?

— Поужинать! — воскликнула она, встрепенувшись. — Кто ж станет думать о плоти, когда душа… — Тут она осеклась, сдвинула брови и с тихой усмешкой добавила: — Нет, благодарю вас. Мне нужна лишь одна вещь: добрый совет, а о нем я не решаюсь попросить.

— Почему?

— У меня нет такого права.

— У всякого есть право просить о помощи, особенно если слабый обращается к сильному. Я могу вам помочь? Поверьте, свои скромные услуги я предлагаю от всей души.

— Ах, вы просто забыли! Это платье, заемное великолепие этих драгоценностей, свободомыслие нынешнего веселого вечера, ваша романтическая роль — все это скрыло от вас горькую реальность. Я на миг перестала быть прислугой, и вы на миг отнеслись ко мне как к равной.

Она говорила правду, на этот миг он действительно обо всем забыл. Нынешний ее мягкий укоряющий взгляд тронул его, недоверие растаяло под напором нового шарма, и он ответил с подлинным чувством, которое читалось в глазах и в голосе:

— Я отношусь к вам как к равной, потому что мы действительно равны. Предлагая вам помощь, я предлагаю ее не гувернантке своей сестры, а дочери леди Ховард.

— Кто вам об этом сказал? — требовательно спросила она, выпрямляясь.

— Дядюшка. Не упрекайте его. Одно ваше слово — и больше об этом никто не узнает. Вы сожалеете, что он мне открылся?

— Да.

— Почему?

— Потому что я не позволю себя жалеть! — Глаза ее сверкнули, она воинственно взмахнула рукой.

— Ладно, если мне не позволено жалеть ни в чем не повинную душу, которой выпала тяжкая доля, позвольте мне восхититься отвагой, с которой она встречает все жизненные неурядицы и покоряет мир, завоевывая уважение и почтение всех, кто видит и ценит эту отвагу?

Мисс Мюир отвернулась, вскинула руку и поспешно ответила:

— Нет, только не это! Не проявляйте доброты, она разрушает единственную преграду, которая все еще стоит между нами. Вернитесь к прежней холодности, забудьте, кто я такая, позвольте мне идти своим путем — путем безвестной женщины, не знающей сострадания и любви!

Голос ее дрогнул, она уронила голову на руку. Что-то в этих ее словах покоробило Ковентри и принудило его выговорить едва ли не грубо:

— Не нужно меня бояться. Люсия вам скажет, что я настоящий айсберг.

— Люсия скажет неправду. У меня есть роковой дар — читать человеческие души; я вас знаю лучше, чем она, и я вижу… — Она умолкла.

— Что именно? Скажите, чтобы я поверил в ваш дар! — взмолился он.

Она повернулась, устремила на него взгляд столь пристальный, что он даже съежился, а потом с расстановкой произнесла:

— Подо льдом я вижу пламя и предупреждаю вас: остерегайтесь, там может оказаться вулкан!

Ковентри на миг замер, обдумывая ее слова. Дело в том, что она первой смогла разглядеть скрытое пламя в душе, слишком гордой для того, чтобы сознаваться в нежных порывах, в устремлениях, которые так и будут дремать, пока их не пробудит некий властный голос. То, как сухо и даже строго она пресекла его попытки к сближению, лишь добавило ей привлекательности; в словах ее не было ни презрения, ни высокомерия, только затаенный страх, усиленный тем, какие страдания уже принесли ей попытки быть искренней. И тут он вдруг произнес порывисто:

— Вы правы! Я не таков, каким кажусь. Праздность и безразличие — всего лишь маска, под которой я скрываю свою подлинную суть. Я мог бы стать таким же страстным, энергичным и целеустремленным, как Нед, будь у меня цель в жизни. Но ее у меня нет, а потому вы совершенно правы: я достоин жалости и презренья.

— Я никогда такого не говорила! — горячо воскликнула Джин.

— Может, и не говорили, но это читалось в вашем взгляде и ваших мыслях, хотя вы и не произносили столь резких слов. Я это заслужил, но теперь все изменится. Я начинаю избавляться от позорной лени, я мечтаю о труде, который сделает меня мужчиной. Как, вы хотите уйти? Я наскучил вам своими признаниями. Прошу прощения. Я впервые открыл свою душу — пусть этот случай станет последним.

— О нет, нет! Для меня честь выслушать ваши слова, но как по-вашему: разумно ли, порядочно ли делиться вашими надеждами и упованиями именно со мной? Разве мисс Бофор не имеет приоритетного права на ваши откровения?

Ковентри отстранился с выражением крайней досады на лице, ибо звук этого имени напомнил ему многое из того, что он с удовольствием бы забыл в порыве волнения, которое было ему в новинку: любовь Люсии, прощальные слова Эдварда, собственную сдержанность, которую он внезапно отбросил — и вернуться к ней будет непросто. Но его дальнейшие излияния прервало одно событие: из-под платья Джин, которая двинулась к дверям, выпало наполовину вскрытое письмо. Ковентри автоматически поднял его, чтобы вернуть, и тут же узнал на конверте почерк Сидни. Джин выхватила конверт, причем даже губы у нее побелели, и она воскликнула:

— Вы его прочитали? Что вы там увидели? Скажите и поклянитесь честью!

— Клянусь честью, я не видел ничего, кроме одной фразы: «Поверь мне, во имя моей любви». Ничего более — или я не джентльмен. Почерк я узнал, общий смысл письма мне понятен, и, будучи другом Сидни, я всей душой стремлюсь вам помочь — если это в моих силах. Вы ведь по поводу этого хотели спросить совета?

— Да.

— Позволите его дать?

— Вы ничего не сможете посоветовать, не узнав всей правды, а ее рассказывать так мучительно!

— Тогда я попробую догадаться, чтобы не терзать вас необходимостью говорить самой. Позволите?

Ковентри с нетерпением ждал ее ответа, ибо неожиданный порыв все еще не иссяк.

Крепко сжимая письмо, она поманила Джеральда за собой и первой скользнула в потайной уголок, нечто среднее между будуаром и оранжереей. Там она остановилась, постояла в раздумье, а потом, бросив на него доверчивый взгляд, решительно произнесла:

— Я пойду на это, ибо, как бы странно это ни звучало, вы — единственный, с кем я могу поговорить. Вы знаете Сидни, вы выяснили, что я вам ровня,