радостью принял этот драгоценный дар и с того дня прятал ящик в своей каморке; очень часто читал ночи напролет, хотя многое в этих книгах было ему непонятно.

Из всех приказчиков Масисяна только Микаел был круглый сирота, остальные имели в городе родителей или родственников и уходили ночевать к себе домой. Они проводили в лавке положенное время, а потом могли свободно располагать собой. А Микаелу приходилось прислуживать и в доме и в лавке. И, хотя он не был уже простым домашним слугой, от него требовали унизительных услуг.

Госпожа Мариам много раз уговаривала мужа нанять другого слугу и избавить Микаела от непосильной домашней работы, но на все ее просьбы почтенный хозяин отвечал: «Я не намерен даром кормить его, не сдохнет, пусть работает и в доме и в лавке».

Но этот «даровой» хлеб дорогой ценой доставался Микаелу. С того дня, как он поступил в дом Масисяна, прошло пять лет, и за все это время он не только не получил ни гроша, — ему даже ни разу не справили новую одежду: он ходил в хозяйских обносках, которые госпожа Мариам штопала и перешивала для него.

Из тех чаевых, которые ему порой перепадали от покупателей, Микаелу удалось за пять лет скопить по копейкам небольшую сумму денег — всего двадцать рублей, и он сумел наконец купить себе новый костюм, но ни разу еще не надевал его, чтобы не попадаться на глаза хозяину. Он прятал его в своей каморке, надеясь надеть на пасху, когда поедет в деревню.

Масисян не любил, чтобы его приказчики хорошо одевались; по его мнению, одежда была предназначена лишь для того, чтобы прикрывать наготу, а отнюдь не для украшения. Чем хуже был одет приказчик, тем большим доверием пользовался он у Масисяна. «Значит, знает цену деньгам», — говаривал он. Помимо того, меряя всех на свой аршин, он порицал каждого, кто следовал за модой, наряжался, в то время как он, обладатель огромного состояния, никогда не менял покроя своей одежды, как не менял кожи на теле. Приказчики хорошо изучили повадки Масисяна и старались во всем приноровиться к нему. Когда они попадали в другой город, они одевались франтами, роскошествовали, носили часы на золотой цепочке, разъезжали на фаэтонах и прочее. Но когда им надо было предстать перед хозяином, они преображались: напускали на себя смиренный вид, надевали старую, поношенную одежду и стоптанную обувь. «Делай что хочешь, но только шито-крыто», — было одним из правил Масисяна.

Масисян был верен себе во всем. Так же, как не обновлял он своего дома, не менял стародавнего уклада семьи и неизменно следовал своим правилам в торговле, так же не менял он и своей одежды. Все это говорило о его крайней косности.

Хотя Микаел и сохранял в тайне, что у него есть новый костюм, но об этом уже знали и госпожа Мариам и обе ее дочери — Рипсиме и Гаяне.

Обе они сильно изменились. Гаяне больше не кашляла. С годами она сильно подурнела, но чем заметнее становилось ее физическое уродство, тем ярче проявлялись ее прекрасные душевные качества. Рипсиме, наоборот, расцвела и еще больше похорошела, но зато осталась такой же насмешливой, высокомерной и гордой. Впрочем, гордость часто свойственна красивым девушкам.

Все в доме любили Микаела, кроме Рипсиме. Она по-прежнему холодно относилась к деревенскому «медвежонку» и при всяком удобном случае осыпала его насмешками, напоминала ему, каким он был неотесанным, неуклюжим и неловким, когда впервые появился у них в доме, и вспоминала всякие смешные эпизоды. Больше всего ее злило, что Микаел отвечал на все ее насмешки пренебрежительным молчанием.

Нередко бывает, что любовь хозяйской дочки и домашнего слуги начинается с шуток. Насмешки, издевки, ненависть — это лишь напускное, когда влюбленные не могут прямо сказать друг другу: «Я люблю тебя» или: «Ты мне нравишься»… Но Микаел достаточно подрос, чтоб понимать маленькие хитрости Рипсиме, и, холодно встречая ее насмешки, всегда слышал в ответ: «Чего зазнаешься… Хочешь, пойду принесу твои лапти… они хранятся у меня». И она приносила и показывала лапти, в которые был обут Микаел, когда впервые появился у них в доме. Своими злыми проказами она старалась уязвить гордость Микаела.

Был праздник вознесения. На улицах дети весело обливали друг друга водой, носились как оглашенные, шумели и галдели. Девушки, собираясь гурьбою в садах, кидали жребий и пели «джан-гюлюм»[17].

Праздник был в разгаре, веселье повсюду било ключом. Только в доме Масисяна все было по-будничному, ничто не нарушало заведенного порядка. Гаяне и Рипсиме в будничных платьях прогуливались по саду после обеда. Госпожа Мариам принимала у себя в комнате посетительницу — ту самую женщину, сына которой Масисян засадил в тюрьму за неуплату долга. Женщина со слезами на глазах умоляла госпожу заступиться за ее сына.

— Он еще так молод, неопытен, он не выдержит тюремной жизни, умрет, — плакала женщина. — Его посадили за долги отца, покойный муж промотал все, мы остались без куска хлеба.

Долго еще изливала она свое горе, упрашивая госпожу Мариам посодействовать в том, чтобы ага освободил ее сына. Госпожа ей очень сочувствовала, но ничем не могла помочь, — она не имела права вмешиваться в дела мужа и советовала женщине самой обратиться к нему. Но почтенного хозяина не было дома.

Микаел, пользуясь праздничным днем, пошел погулять с парнями. Вернулся он домой в веселом настроении и, увидев в саду девушек, подошел к ним. Они сидели у пруда: Гаяне кормила рыбок, бросая в воду хлебные крошки, а Рипсиме, погрузив глубоко в воду свою хорошенькую, обнаженную до плеча ручку, плескалась в воде и брызгалась.

— Что же вы не пошли петь «джан-гюлюм»? — спросил Микаел, подходя к ним. — Право, нынче не годится сидеть дома… Если б вы знали, сколько девушек собралось в саду у Сархошенцов! Они гадают и поют. Я с несколькими парнями хотел присоединиться к ним, но они прогнали нас, чертовки…

— Отец не разрешил нам пойти, — грустно сказала Гаяне.

Воспользовавшись тем, что Микаел и Гаяне были заняты разговором, Рипсиме наполнила кувшин и, незаметно подкравшись к Микаелу, окатила его водой.

Микаел растерялся, Рипсиме, стоя в сторонке, заливалась смехом: «Ну как, хорошо искупался… Давно ведь не купался…»

Гаяне утешала Микаела и помогала ему выжимать одежду.

— Не сердись, — говорила она, — ведь сегодня праздник вознесения, в такой день нельзя сердиться.

— Я облила его не потому, что сегодня праздник, — хохотала Рипсиме, — я нарочно облила его, пусть пойдет и наденет новый костюм, на то и праздник.

Стараясь скрыть свое замешательство, Микаел