— Благодарю, господа, я чувствую себя слишкомутомленным, — отнекивался Сергей Львович, продолжая пародировать гласных.Но тут поднялся такой шум и крик, что отказываться стало невозможно.

— Просим! — крикнул Турбин уже после всех.

— Давненько я не брал в руки шашек, — говорилСергей Львович, кряхтя и усаживаясь за рояль.

— Сергей Львович! Вебера! — крикнул член суда.Сергей Львович поднял брови и подумал.

— Нет, — сказал он с улыбкой, — попробуемблеснуть техникой. Ну-ка…

— Тарантелла… — шепнул флотский офицер. —Николая Рубинштейна.

Член суда утвердительно кивнул головой.

Из медленных, в которых сказывалась хитрая, сдержаннаяудаль, звуки быстро превратились в шумные, быстрые и затрепетали в каком-тодиком восторге. Возгласы одобрения поминутно заглушали их. Казалось, что, еслибы танец не кончился, можно было бы задохнуться от напряжения… Турбин хохоталнервным смехом.

— Вот это так так, — бормотал он в восторге.

— А теперь, — крикнул Линтварев, —гроссфатер!

Под церемонные звуки старинной музыки дамы во главе схозяином и членом суда начали комически двигаться, раскланиваться, носпутались, перемешались и со смехом остановились.

— Ну, лянсье! — взывал хозяин.

— Не выйдет!

— Выйдет!

Турбин тоже порывался танцевать и быстро оглядывался кругом.

— Сергей Львович! — вдруг завопил он. —Пожалуйста!.. ту, веселую…

— Тарантеллу?

— Да, да!

Сергей Львович мельком взглянул на него и ударил поклавишам. И не успели опомниться гости и хозяин, как произошло нечто дикое: неслушая музыки, без всякого такта, Турбин вдруг зашаркал ногами, потом всебыстрее, быстрее пошел мелкой дробью и вдруг стукнул в паркет, подпрыгнул ипустил руки между ногами, словно разрубил что-то со всего размаха.

— Браво! — крикнул кто-то насмешливо. — Бис!

И под разрастающиеся звуки Турбин охотно побежал назад,заплетая и размахивая ногами как веслами, хотел еще раз стукнуть в пол — ивдруг замер: в двух шагах от него стоял отец Линтварева! Шаркая и подаваясьвперед, он поторопился из маленькой гостиной, где играл в карты, на шум в зале.Увидев пляску, он с изумлением поднял свою седую большую голову и, приложив кпереносице пенсне, глядел прямо в лицо Турбину остановившимися глазами.

Турбин качнулся в сторону и с жалкой улыбкой махнул рукой.Доктор быстро подошел к нему.

— Пойдемте, батенька, домой, — сказал он емустрого.

— Нет, чего же? — ответил Турбин. — Я еще нехочу.

Лицо его было бледно, холодный пот крупными каплями покрываллоб.

— Нельзя, нельзя, — повторил доктор еще строже и,взяв его под руку, повел в переднюю.

Турбин, приплясывая, покорно пошел…

XVII

Спал или не спал он, добравшись домой? До головокруженияживы и беспокойны были сновидения. Казалось, что он все еще в гостях: людидвигались, перетасовывались, проходили перед ним как в пантомиме, и он сам вовсем участвовал и чувствовал, что все выходит хорошо и ловко, хотя и беспокоитчто-то, спутывает все. Турбин старался вспомнить, что же это мешает, и никак немог, и мучился, осаждаемый сновидениями. Истомленный до последней степени, оннаконец открыл глаза. Дневной свет сразу отрезвил его, — стыд, жгучий стыддо слез, до физической боли пронзил его душу. Он стиснул зубы, крепко прижалголову к подушке.

Вдруг он вскочил. Он решился переломить себя, задавить всеэти воспоминания. Он поспешно одевался, убирал комнату. В ногах была слабость,но голова не болела. Он старался делать все как можно правильнее и серьезнее. Ив то же время беспокойно выискивал оправдания себе…

Отворилась дверь.

— Самовар-то ставить, что ль? — спросил Павел.

— А почему же не ставить? — хрипло крикнул Турбин.

— Да то-то, мол, надо ли?

Турбин отвернулся и еще крепче стиснул зубы. Павел помолчал,потом вдруг лукаво заглянул Турбину в глаза и, с просиявшим лицом, быстрымшепотом спросил:

— Ай слетать к Ивану Филимонычу?

— Это зачем?

— За похмелочкой? А?

— Убирайся ты от меня к шуту со своими бессмысленнымиглупостями! — закричал Турбин, багровея от злобы.

После чая он лежал на кровати и с глухой яростью придумывалсамые оскорбительные фразы, которые, вероятно, посыпались по его адресу, кактолько он вышел, в доме Линтварева. А на селе! С какими глазами показатьсятеперь на село?

Однако он заставил себя одеться и пошел к дьячку обедать.«Знают или нет?» — думал он, боязливо глядя на заводскую сторону.

Около лавки он постарался идти как можно медленнее.

— С праздником, Иван Филимоныч! — сказал он, увидялавочника, стоявшего около саней с ящиком водки.

Лавочник считал бутылки, передавая их в лавку мальчику, иответил учтиво и поспешно:

— И вас также! Милости просим.

— Постараюсь.

— Николай Нилыч теперь загордел, — вдруг раздалсяголос лавочницы с крыльца.

Она смотрела на Турбина насмешливо-пристально. Лавочниквдруг обернулся к ней с строгим взглядом, и по одному этому взгляду Турбинпонял, что все известно, все… и с замирающим сердцем поспешил скрыться в избедьячка.

Обед прошел спокойно. Но, когда Турбин уже поднялся из-застола, дьячок, глядя в сторону, сказал так, словно продолжал давно начатыйразговор:

— И совсем не стоило туда ходить. И батюшка то жеговорит, и Иван Филимоныч.

Турбина словно ударили по голове.

— Куда это? — через силу спросил он.

— Если, гырт, — продолжал дьячокуныло-невозмутимым тоном, — если, гырт, съесть-спить, так и у меня был бысыт, не попрекнул бы куском… Да и правда: не нам с вами бывать у таких персон!

— Ну, да я… я, отец Алексей, кажется, сам не маленький…

Дьячок только вздохнул. Дрожащими руками Турбин нашел скобкуи хлопнул дверью.

— И прекрасно! И прекрасно! — с злобной радостьюпохохатывал он, почти бегом взбираясь на гору.

XVIII

— Дома? — раздался в передней голос Слепушкина,как только Турбин вошел к себе и, скинув пальто, упал на постель.

Павел отвечал что-то торопливым шепотом.

— Ну, ну, не надо; не буди… бог с ним.

Дверь хлопнула, все стихло. Турбин лежал без движения…

— Поздравляю! — раздался вдруг крик КондратаСеменыча, со смехом ввалившегося в комнату. — Ты, говорят, черт знаеткаких штук там натворил? Какой это ты танец своего изобретения плясал?