– Так еще немного осталось…

– Значит, быстрее занимайся Ушаковой, – отрезаю я и, выйдя из тачки, со всех ног несусь к соседям.

Надежду уговаривать не приходится. Или она уже сто раз пожалела об увольнении, или я предлагаю слишком хорошую зарплату.

Я-то сумму назвал по меркам большого города. А тут Шанск… Еще то захолустье! Может, лоханулся?

Но для Леры и детей мне ничего не жалко. Да и Надя Щербинина не чужой человек. Подружка детства, все-таки! В одном тазу летом плескались. И специалист вроде хороший.

– Может, поужинаешь с нами? – спрашивает она по-свойски.

– Не могу, – мотаю головой. – У меня там Столетов на хозяйстве. Он меня как родная мама контролирует…

– Как она? – печально спрашивает Надежда, сжимая мою ладонь.

– Да все так же, Надь, – морщусь я и тут же перевожу разговор в деловое русло. – Ты сможешь сегодня к Лере заглянуть? Или уже завтра?

– Так сейчас поем и побегу, – всплескивает руками Надежда.

– Может, сказать Дану? Отвезет тебя.

– Не придумывай, Морозов. Я пятнадцать лет в роддом на работу пешком хожу. Не облезла еще.

– Хорошо, – киваю довольно. – Теперь ты мой сотрудник. А договор мы с тобой потом подпишем… Сейчас Вите сообщу.

– Договор? – изумляется она. – Зачем, Тима? Мы же сто лет друг друга знаем. И никогда друг друга не подведем…

– Конечно, Надь, – соглашаюсь уверенно.

Носками сапог пинаю снег, направляясь к своим воротам, и все пытаюсь понять, как устроены эти бесхитростные люди.

Надюшка – сама доброта. И если ее обидит кто, я впишусь. Но в суд она сама не пойдет. Потеряет, поплачет, перетопчется. И заранее знает об этом.

Не верит наш народ в правосудие. Слишком многие наживаются на его бедах. Вот и обходит стороной все, что связано с законом.

Даже договор не захотела подписать!

Погоди, Щербинина! Устрою тебе юридический ликбез.

– Я ухи наварил, – встречает меня дома Дан. – Быстро руки мой, и за стол.

«Прям как отец родной, – усмехаюсь я, заходя в ванную. Мельком гляжу в отражение.

Небритая усталая рожа. Хорошо, хоть Богдан дома. Не один я.

Хлебая наваристую жидкость, млею от удовольствия и, справившись с первым приступом голода, внимательно смотрю на друга.

– Даня, нам бы собрать всю инфу по Лере, – замечаю вскользь. – Комбинат надо проверить и подружек. Хочу вычислить ту сволочь, которая так напугала девчонку.

– Не вопрос, – жуя, соглашается Дан. – Подключу местных пацанов.

– Только тихо. Без огласки. Окей? – смотрю пристально.

– Да ясен пень… Сейчас свяжусь кое с кем, – кивает он и добавляет со вздохом. – Может, вместе прокатимся. Я в этих делах плохо разбираюсь. Мне проще в морду двинуть…

– Поработать надо, – усмехаюсь заговорщицки.

И как только за другом хлопает входная дверь, приношу на кухню ноутбук. Усевшись в кресло, вытягиваю ноги поближе к камину и ввожу в поисковик запрос.

Красивые женские имена.

Придирчивым взглядом блуждаю по списку. И никак не могу понять, какие выбрать.

Алина… Катя… Маша…

Лучше пусть сама Лера выберет? Она мать. А мне какая разница? Я к любому имени привыкну.

И тут же вспоминаю двух малявок, лежащих в люльках.

Это мои дети! Морозовы. Продолжение рода.

Вот только поделиться радостью не с кем.

Отец умер. А мама…

Взяв айфон, лежащий на подлокотнике кресла, тыкаю в знакомый контакт.

– Здравствуйте, Тимофей Сергеевич, – тут же отвечает мне сиделка.

– Как она? – интересуюсь устало.

– Да все так же. Вы бы подъехали с доктором поговорить…

– Он просил? Какие-то проблемы?

– Нет, нет, что вы! – испуганно щебечет она. – Я просто подумала…

– Всего хорошего, – отрезаю я и, отбив звонок, задумчиво смотрю на пламя.

От щемящей безысходности мысли снова сворачивают к Лере. На душе теплеет. А печаль уступает место насущным заботам. Интересно, пришла ли в роддом Надежда?

Можно, конечно, подговорить Щербинину. Пусть узнает у матери моих детей, кто же ее так напугал…

Этот путь самый простой и самый сложный одновременно. У Нади свой кодекс чести. Еще решит, что я вынуждаю ее стучать… Или по доброте душевной проговорится самой Лере. А вот этого допустить нельзя.

Маленький трусливый заяц не должен даже заподозрить меня. Узнает о моих действиях за ее спиной, точно сбежит куда-нибудь.

«Кстати! – чешу репу. – А родители Лерины где? Другие родственники? Ну, не детдомовская же она. Почему никто не приехал? Не хлопочет? Не помогает? За мной с дубиной не бегает?»

– Глеб, – снова звоню помощнику. – По родне Ушаковой отдельный отчет сделай. Может, стоит отправить кого-нибудь из наших следопытов на ее историческую родину и там с людьми поговорить.

– Уже работаем, Тимофей Сергеевич, – бодро рапортует тот.

– Ну и молодцы, – улыбаюсь довольно. Собираюсь еще дать парочку ценных указаний, но в трубке слышатся гудки. Пробивается еще кто-то.

Дан, наверное…

Удивленно смотрю на входящий. Надя!

Интересно, что там случилось?

– Ладно, пока, – бросаю отрывисто Глебу и тут же переключаюсь на вторую линию.

– Тимофей Сергеевич, – лепечет в трубку знакомый до боли голос. А у меня аж дух перехватывает от радости. – Это Лера…

– Узнал тебя, – как дурак, улыбаюсь в трубку и спрашиваю осторожно. – Все в порядке?

Нехорошее предчувствие просачивается в душу. Просто поболтать Лера не позвонит. А значит…

– Тимофей Сергеевич, можно вас попросить? – лепечет она неуверенно. – Вам не трудно будет купить мониторы дыхания? Виктор Петрович убеждает меня, что синдром апноэ бывает редко. Но я волнуюсь. Вдруг с девочками что-то случится, когда я спать буду. Пожалуйста!

Голос дрожит. Лера чуть не плачет. Сколько ей? Двадцать два! Совсем молодая. А тут двойня!

– Погоди, я ничего не понял, – замечаю мягко. – Давай по порядку. Какие мониторы и кому нужны? У Торганова вроде есть в кабинете…

– Нет, это приборы так называются. Для малышек. Устройства специальные. Их к кроваткам подвешивают для контроля за дыханием. И если ребенок перестает дышать, прибор оповещает родителей.

В ужасе сажусь прямо. Никакого расслабона, сплошной напряг.

– Погоди, – увещеваю в трубку. – Почему дети перестанут дышать? С ними же все в порядке. Меня педиатры лично заверили. Анализы хорошие. Хрипов в легких нет. Только эта… как ее… желтушка новорожденных.