сих пор играет с силами – переплетает нити минувшего с грядущим и пытается вершить судьбы».

Заканчивал я всегда фразой, которая радовала Морна: жили они долго и счастливо.

– Что значит счастье? – Вчера я вдруг засомневался. – Какое оно? Имею ли я право его обещать?

Верховный судья рассмеялся в ответ:

– Любопытно, что тебя смущает эта часть. Мне бы хотелось понять, что означает «долго».

– Это примерно тридцать два месяца и десять дней.

Тому, кто всякий раз украдкой подслушивает снаружи беседки, сказки тоже нравятся: я не начинаю рассказ, пока не стихнут все шорохи за моей спиной, и ухожу спать, лишь дождавшись звука торопливо удаляющихся шагов.

Другим общением я не отягощён. Фред, завидя меня, спрашивает только новости о Кларке. Я – звено в цепочке – передаю, что новостей пока нет. Всегда говорю «пока», ведь моя задача как рассказчика – правильно подбирать слова. Другая задача – искать сведения, но о странниках, которые (предположительно) взяли в плен моего нерадивого ассистента, говорили неохотно. Мятежники, нарушители закона, предатели дома и рода своего, напасть похуже голода и засухи. Они грабят и убивают, везде оставляя свой знак – расколотую башню, охваченную огнём. Ту самую башню, что подпирает небо перед дворцом верховного судьи. Когда я спрашиваю, где искать странников, от меня отмахиваются, как от назойливой мухи: это забота стражей. Так что пока я не преуспел.

Кроме как источник информации и конфет, интереса для Фред я не представляю. Не знаю, в каком эквиваленте ожидания она измеряет время, но проводит его, гуляя по закоулкам дворца. Или с Тимесом. Фред до сих пор не догадалась, что нравится ему. Я попытался намекнуть, но в представлении Фред дружба чужого жениха с чужой невестой скрытых смыслов не имеет. Что ж, пусть играют в гостеприимного местного жителя и туристку, изучают достопримечательности Тартесса. Только светлых кварталов, конечно, – приличные девушки не ходят туда, где водится всякий сброд.

Приличные мужчины тоже туда не ходят, но это не помешало Гленду уже на третий день затащить меня в местные трущобы. За нами увязался Иларт – от скуки, наверное. Иларт всё делает от скуки. Даже на принцессе он хочет жениться, потому что это какое-никакое развлечение. Так часто случается, когда у человека мало проблем, зато много влияния и денег. Девушке той, в термах, тоже он заплатил. Надо будет при случае вернуть…

Трущобы удивили меня приземистостью: мы бродили по узким улочкам и не нашли зданий выше одного этажа. Дворцовых стражников в красном там было чуть ли не больше, чем обычных прохожих, и каждый торопился отдать нам поклон. Простые люди тоже почему-то кланялись, но взгляда от земли не поднимали.

Никогда прежде я не чувствовал себя настолько самозванцем, до сих пор неловко.

Сердцем трущоб была круглая базарная площадь. После лабиринта из дворов и безлюдных переулков она встретила нас зазывными криками, смесью запахов специй, подгнивших фруктов и пота. Здесь я, наконец, обнаружил высокие сооружения.

То тут, то там над пёстрыми тканевыми навесами возвышались наклонённые толстые брёвна, которые глубоко и крепко были вбиты в землю. Торговцы с покупателями просто обходили их, не задирая головы. Казалось, им не было никакого дела до подвешенных на цепях клеток и людей в них.

На мой вопрос Гленд отмахнулся и ускорил шаг, а Иларт лениво протянул:

– Воры, скорее всего. Или должники. Может быть, пытались продавать запрещённые товары: дурман, оружие, птиц… Да мало ли. – Он пожал плечами.

Мои спутники нырнули между рядами прилавков – каждый пришёл сюда с определённой, неведомой мне целью, – а я остановился у одного из столбов и поднял голову.

В маленькой клетке, скрючившись, сидел мужчина. Одет он был лишь в потёртые шаровары, плечи и грудь покраснели под лучами палящего солнца. Он походил на сухое дерево посреди пустыни, которое рассыплется в прах от одного прикосновения.

Мужчина посмотрел на меня и пошевелил потрескавшимися губами. Я стянул лёгкий шарф, которым здесь принято оборачивать шею и голову, чтобы защититься от солнечного удара, обильно смочил его водой из бурдюка и, скомкав в шар, подбросил вверх. К счастью, шарф повис на прутьях клетки – ловить его у пленника сил не осталось. Потянув ткань на себя, он укрыл ею лицо и волосы.

Меня никто не остановил, не отчитал, не посадил в клетку. Но тем вечером Морн – этак ненавязчиво – завёл разговор о разумном расходовании жалости.

Я поправил:

– Не жалости, а сочувствия. Разве не это одно из главных чувств, делающих человека человеком?

– Называй как тебе нравится. Только чувство разрушительное – если злоупотреблять, оно поражает и внутренние органы, и окружающую действительность.

– Порой действительность меня не устраивает. Может, я вовсе не против повлиять на неё.

Верховный судья усмехнулся.

– Не решусь утверждать, какое чувство образует человека – это твоя задача, рассказчик. Одно мне известно точно: ради благополучия города, страны, части света прежде всего нужно поддерживать порядок. Это основа, фундамент, на котором строится жизнь. Думаешь, мне нравится причинять людям боль?

– Иначе вы не именовали бы себя судьёй.

– Так издавна сложилось. Пойми, рассказчик, моя задача – не наказывать, а сделать так, чтобы никто и не помышлял нарушать закон.

– Путём запугивания?

– Скорее, наглядного примера.

Той ночью мы обошлись без сказки. Я всё спрашивал, провоцировал, а Морн, не желая нарушать установившийся между нами порядок, терпеливо разъяснял.

– Вы напоминаете мне одного человека, – сказал я, когда над крышей беседки забрезжил рассвет.

– Он твой друг?

– Сначала он притворялся моим другом, чтобы воплотить нечестные намерения. Потом мы стали противниками. А теперь – да, теперь мы настоящие друзья.

Морн выразил надежду перейти сразу к последней стадии. Я промолчал. Играть с Саймаком в игру «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю, но не знаешь того, что я знаю на самом деле» было весело. С Морном мне играть не хочется – и, если честно, как-то боязно.

Дневник рассказчика

Сочувствие. Прямо сейчас Джек испытывал его только к себе. Он лежал почти в полной темноте в какой-то яме, куда по неосторожности провалился, блуждая по подземным коридорам. В спину впивались острые части разрушенного барельефа. Обломок мраморной колонны всем весом придавил ему ногу – спасибо, хоть перелома, кажется, не было. И штырь, кусок декоративной решётки, на который Джек напоролся левым боком, прошёл под нижним ребром – проткнул только кожу и мышцы. За внутренние органы он не беспокоился, от столбняка недавно привился, но вот обработать рану хотелось бы поскорее.

Вдруг вспомнив что-то, Джек потянулся к нагрудному карману и выудил оттуда