— Неужели? Значит, я собралась лететь с человеком, у которого серьезные проблемы со зрением.

Том рассмеялся (слава богу!) и велел мне лезть внутрь. Когда он довольно жестко втискивал меня в кабину, ладонь его прошлась вдоль всего бедра — изнутри! Признаться, после этого я уже не понимала, что он там рассказывает про предстоящий полет. Улавливала какие-то отдельные слова и фразы. Но осмыслить их не удавалось. Сказал что-то про шум мотора и про холод, но увы, мой мозг не желал отвлекаться от ощущений, вызванных прикосновением ладони Тома.

— Не смущает тебя это все, Лора? Выдержишь?

— О да, — снова брякнула я, тут же мысленно припечатав себя неслабым ругательством.

— Тогда в путь!

Том стал пробираться в крошечную пилотскую кабину, вперед. Мне пришлось немного раздвинуть ноги, чтобы он уселся удобно. Кровь в жилах разыгралась еще сильнее. Том что-то говорил в микрофон с человеком, находившимся в гофрированном здании. Получив от него разрешение на вылет, Том разогрел мотор, и мы покатили по огромной площадке, размеченной оранжевыми черточками, к взлетной полосе.

Сердце билось все сильнее и сильнее. Несмотря на все предполетные манипуляции, я как-то забыла, что действительно сейчас оторвусь от земли, и только в этот момент в полной мере осознала, что происходит. То есть когда мы вырулили на полосу.

— Готова? — крикнул Том, громко, чтобы перекричать мотор.

— Да, бля-а-а! — заорала я и почувствовала, как завибрировало все тело, каждая жилочка.

Вибрация усиливалась по мере того, как Том набирал скорость для взлета. Мы неслись по взлетной полосе, у меня перехватило дыхание, и вдруг мы оторвались от земли.

Самолет поднялся в воздух. Я задышала часто-часто, как испуганный щенок. Мы оказались над деревьями, подо мной проплывали загородные ландшафты. Это было… классно! Но… жуткий холод.

Начало мая, однако май этот английский. Днем может быть четырнадцать градусов. Но серым туманным утром, на высоте, при скорости семьдесят миль в час можно смело отнимать двенадцать градусов.

В холод я тут же начинаю хлюпать носом. И коробками извожу бумажные платки. А теперь представьте, что со мной начало твориться, когда в лицо стал хлестать обжигающе холодный ветер. Никогда раньше я не сидела, распустив сопли. И надеюсь, это не повторится.

Внизу проносилась земля, но мне уже было не до чего. Я чихала, как кокаинистка со стажем, вытирая сопли руками, а руки вытирая о джинсы. Джинсы начали поблескивать, все в прозрачных зеленоватых разводах. Лицо покраснело, как у викторианского мясника в морозный ярмарочный день, глаза тоже покраснели от ветра, а зубы выстукивали дробь, будто заводной заяц с барабаном.

Тут Том выбрал секунду, чтобы обернуться, посмотреть на пассажирку.

— Ну как? Правда, здорово?! — крикнул он.

Я изобразила улыбку и вскинула вверх оба больших пальца. Улыбка на самом деле была вымученным оскалом. Вся красная, с вытаращенными глазами, с этим оскалом, я, наверное, напоминала дракона из тех, с которыми китайцы поют и пляшут на их Новый год. Том улыбнулся, победно помахав рукой. Ему самому точно было весело. А я… все ясно и так.

И пальцы сдуру вскинула. Том воспринял это как призыв к более смелым фигурам пилотажа. Он начал то снижаться, то быстро взмывать вверх, к облакам.

Вот когда я действительно почувствовала, что опять влипла. До этих трюков меня развлекали: какая-никакая романтика полета, бицепсы Тома и битва с соплями. Но все самое интересное только начиналось. С хладнокровием, достойным самого Дугласа Бэйдера, Том круто развернул свой еще сильнее затрясшийся самолетик.

Сотни ярдов до земли, я на тоненьком пластиковом сиденье, сзади ревущий мотор, готовый в любую секунду взорваться от натуги. Мы держимся в воздухе только благодаря моему асу Тому, ревущему мотору и парочке эфемерных крыльев. Ненадежные, похоже, крылышки, — если голубь выстрелит в такое своим говнецом, оно разлетится на кусочки. Впереди, в нескольких футах от моей головы, бешено вращается пропеллер (размером с кофейный столик), это от него, от злыдня, вибрация еще сильнее, того и гляди повыскакивают из своих гнезд все заклепки и гайки, посыплются на мой ярко-зеленый шлем, и разваливающийся на лету самолетик рухнет на землю. Ужасная нас ждет смерть!

Легкий самолет «Цессна», на котором мы летали с дедом, с этим глупо даже сравнивать. У того настоящие крылья, нормальные кресла и отопление есть. А этот… будто тебя пристегнули к агрегату, собранному из какого-то хлама, и вместе с ним катапультировали в небо. И теперь он несется со скоростью сто миль в час.

Замерзшее и обветренное лицо, сопли, размазанные по щекам, акробатические выверты Тома… столько всего сразу. На меня накатила самая настоящая паника. Нечто похожее я испытывала, когда возвращалась на пароме из Франции и нас настиг шторм. Но там можно было сесть, уткнувшись лицом в колени, и заказать водку с тоником. Сейчас мне оставалось только вцепиться в кресло и как можно глубже дышать.

Том снова сделал резкий нырок, я стала задыхаться, глаза едва не вывалились из орбит, кровь отлила от сердца. И тут мой несчастный мозг не выдержал. Он решил, что я слишком уж сильно нагрузила его всякими вздорными небылицами, и… отключился.

В общем, это был обморок.

Придя в себя, я сообразила, что сижу, уткнувшись лицом Тому в спину. Он что-то кричит и пытается левым локтем меня оттолкнуть, чтобы я села ровно. Сесть ровно мне с третьей попытки удалось, но, когда я машинально глянула через плечо Тома, поняла, что смотреть туда не стоило.

Прямо на нас мчался синий «Форд Мондео». Что было крайне странно, ведь это машина, значит, едет по земле. А мы в самолете, который летает по небу. Им в принципе невозможно столкнуться… о-о! Или… хотя бы не на такой скорости! Окончательно очухавшись, я поняла, что летим мы всего в пятнадцати футах от земли и сейчас этот гребаный «Мондео» сомнет нас в лепешку. Было отчего заорать дурным голосом. Я и заорала. И завизжала как резаная.

Но больше не наваливалась на Тома, будто тяжелый мешок, и благодаря этому он сумел избежать катастрофы, перелетел через кузов «Мондео» и поднялся вверх, срезав колесами верхушки у нескольких деревьев. Вскоре мы снова парили в сером небе.

Но в меня словно вселились бесы. Я повторяла, как заведенная, а точнее — выла:

— Не хочу больше не хочу больше не хочу больше!

— Возвращаемся на аэродром, уже лечу, — услышала я срывающийся голос Тома, пытавшегося перекричать рев мотора.

Пока летели назад, я плакала без остановки. К разводам из соплей на моей грязной физиономии прибавились следы от слез. Черт знает на кого была похожа, как будто выдавила на себя целый тюбик какой-то жуткой мази. Приземлились мы замечательно, все остались целы и невредимы: и пилот, и пассажирка, и самолет. А вот наши с Томом отношения потерпели крушение.

Том подкатил на самолете к тому краю поля, где была припаркована моя машина. Я успела немного размять затекшие пальцы, которыми цеплялась за края пластикового сиденья.