– И почему ж вы меня не отправили в Лондон?

Стас отвернулся к окну.

– Так почему ж вы меня не отправили в Лондон?

Стас молчал.

– Ты знаешь, – сказал тихо Стас, – я понял, что… Семен же с баблом собирался сбежать, Аня, понимаешь? И мои поэтому прихватил. Морочил голову, что сейчас переведет. Поэтому никто и не знает, где деньги. Это он чекистов разводил, что они вместе самолеты вернут, у него же не один план был, а два. Он не Никитина кинуть хотел, он чекистов кидал. Он бы пропал с деньгами, а чекисты бы со мной разбирались на предмет, куда я его убил.

Стас повернулся к Ане. На фоне белых занавесок окна его черный свитер и черные брюки были как черный заголовок на белой бумаге.

– Ты пойми. Вот – компания-банкрот, никто не знает, где деньги, отец мертв, тебя я услал в Англию. Потом приехал и сказал: «Извини, девочка, ты мне должна двадцать пять лимонов, я, так и быть, тебя прощаю». Ты бы всю жизнь думала, что я убил твоего отца и украл твои деньги. Ты бы всю жизнь была влюблена в отца.

– Станислав Андреевич, разве вас заботит, что о вас думают люди?

– В данном случае почему-то заботит, – сказал Стас.

Вскинул на нее коричневые безжалостные глаза и прибавил:

– Мне пора идти.

Они замолчали. Стас повернулся. Все в доме уже спали. Не спали только человечки в телевизоре да охранник у ворот. За стеклянными стенами гостиной были снег и ночь, и нигде – ни в пустом ноябрьском саду, ни на ночной Рублевке, ни в огромной Москве, ни в родном Лондоне у Ани не было человека, который был бы ей дорог и которому она была бы дорога.

– Станислав Андреевич, – внезапно сказала Аня, – мне… мне страшно… сегодня… в этом доме. Может быть, вы останетесь… переночевать?

– Где? – спросил Стас.

– Ну… не знаю… здесь столько комнат…

Стас улыбнулся одними уголками глаз.

– Хорошо, – сказал он, – я переночую… в соседней комнате.

Аня заснула необыкновенно быстро, но проснулась часов в шесть утра от чьего-то неясного присутствия. Она открыла глаза – в комнате кто-то был. Аня перекатилась на широкой кровати, мгновенно подтянув одеяло к подбородку. В комнате было очень темно, как только бывает темно в загородных домах, стоящих в лесу, и сквозь плотную челку шторы едва пробивался луч дальнего фонаря.

Возле этой шторы стоял небольшой пуфик, а у пуфика, привалившись к нему головой, спал Стас, подогнув в колене длинную босую ногу в черных, спортивного покроя брюках. Если не считать босых ног, он был совершенно одет. Видимо, зашел ненадолго посмотреть на Аню, присел у пуфика и заснул.

Когда Аня проснулась к одиннадцати утра, Стаса в спальне уже не было. Он уехал около девяти.

Михаил Аркадьевич из Федерального авиационного комитета позвонил около десяти утра, и они договорились, что Аня подъедет к нему через час.

Комитет располагался на Старой площади, напротив Политехнического музея, в глубине каких-то односторонних переулков с «кирпичами» и милиционерами.

Михаил Зваркович сидел в просторном кабинете со столом красного дерева и трехцветным флагом с золотыми кистями. При виде Ани он вскочил с места и пошел ей навстречу, отражаясь в полу, затянутом в сверкающий паркет. Лицо у него было гладкое и белое, как комната после евроремонта, с пухлыми красными губами и участливым взглядом.

– Приношу глубочайшие соболезнования, – сказал Михаил Аркадьевич, ласково завладевая ладошкой Ани, – мы все в комитете потрясены! Шокированы! Чай, кофе?

– Чай, – сказала Аня.

Чай явился в тонких фарфоровых чашечках, вместе с хрустальной горкой сахарного песка, и был расставлен изысканной секретаршей на столике для бесед. Михаил Аркадьевич усадил Аню в глубокое кресло, сам устроился напротив, доверительно кашлянул и начал:

– Мы тут с вашим отцом, Анна Семеновна, последнее время плотно общались. Государственный был человек. И была у него правильная идея, создать единый холдинг из государственных аэропортов. Федеральный авиационный узел.

Про Федеральный авиационный узел Аня слышала впервые.

– Какой узел? – спросила Аня.

– Ах, Анна Семеновна, вы представляете себе, что такое аэропорт? Это же коррупция, в неприкрытом виде. Вот – аэропорт «Международный». Топливозаправочный комплекс. Тридцать процентов принадлежит государству. Еще тридцать процентов – «Аэрофлоту», а остальное черт знает кому. Заправляет самолеты, в месяц уходит сто двадцать тысяч тонн керосина. Цена керосина в России – двести долларов, а он заправляет по триста. Всех, кроме «Аэрофлота», «Аэрофлот» заправляют по двести. Пятьдесят тысяч тонн, сто лишних долларов с тонны, – это пять миллионов в месяц! Куда? Неизвестно. Или вот, летит рейс. Чтобы он летел в удобное время, с него взятку берут. А дьюти-фри? А медицинское освидетельствование перед рейсом? Во всем мире семьдесят процентов доходов аэропорт получает от сопутствующего бизнеса: от всех этих ресторанчиков да бутиков. А «Международный» получает от них двадцать процентов доходов. Что это значит? Это значит, что разницу воруют! И ваш отец все это знал! И готов был с этим бороться!

– В каком аэропорту?

– Да я же говорю, Анна Семеновна, во всех сразу! В Пулкове, в Шереметьево, в «Международном»! Ваш отец планировал все это собрать в единый государственный холдинг. И навести порядок. Вот! Мы уже подготовили все… Пять миллионов долларов в месяц! Только с одного ТЗК только в одном аэропорту!

– И кто же должен был стать во главе холдинга?

– Ваш отец.

Аня помолчала.

– То есть, мой отец, – негромко спросила она, – возглавлял небольшую авиакомпанию, к тому же с большим количеством долгов и непонятных партнеров. А если бы этот проект удался, он бы стал государственным служащим, контролирующим все аэропорты страны?

– Совершенно точно! Вы необыкновенно правильно описали суть проекта!

– А отца… за это могли убить? – спросила Аня.

Лицо Зварковича сделалось таинственным и торжественным.

– Могли, – сказал он, – Никитин, что греха таить, знал об этом проекте…

– А Никитин тут при чем? У него же частный аэропорт.

– Ну и что? А приватизирован с грубейшими нарушениями! За копейки, и копейки, заметьте, неоплаченные!

– И что же теперь будет с вашим федеральным узлом? – спросила Аня.

– Теперь… теперь я так вам скажу, Анна Семеновна, что те, кто болеет душой за государство, этого дела не бросят. Хотя – есть враги. Страшные! Вон, Никитин уже мне звонил. «Голову оторву, – сказал, – будешь, где Собинов».

– Понятно, – сказала Аня, – а почему вы мне это рассказываете?

Зваркович задумчиво поскреб щеку.